Берлинское кольцо

После второго стакана самогона он захмелел. Капуста, натолканная во все уголки рта, холодная, сочная капуста мешала ему говорить — лезла наружу, выдавливалась соком на подбородок, да и говорить, собственно, было нечего. Всего два слова:

— Хороша ты, Зоська… Ой, хороша…

Горячий картофель рассыпчатой горкой высился перед ним и манил духовитым паром. Не прожевав еще капусту, он всей пятерней ухватил огромную картофелину и жадно запихал в рот.

— Значит, говоришь, никто не приходил? — захлебываясь жаром и вкуснотой, спросил он.

— Нет.

— Это правильно. Пусть не приходят. А только зачем в окне огонь был? С вечера…

Зося стояла у стены в своей привычной позе, переплетя руки на груди, и смотрела на коротыша с брезгливым равнодушием. И отвечала тоже равнодушно, цедя сквозь зубы:

— Соседка Степанида заглядывала.

— Соседка, это ничего… Соседка пусть… — Коротыш потянулся за второй картофелиной. — Лишь бы другие не заглядывали.

— Да кому заглядывать-то?

Он пьяно усмехнулся:

— Кому! Мало ли людей в лесу. Дорога приметная, хата твоя с краю, отчего не зайти погреться. Среди сосен ведь холодно…

Насторожилась Зося: прежде о лесе коротыш не упоминал, будто не существовало леса. Неспроста повел, видно, разговор.

— Глупости.

— Ха, глупости! Тридцать человек сманили, вот тебе и глупости. И остальных ждут. А? Ждут? Как думаешь?

Опасный оборот принимал разговор, чтобы пресечь его, Зося подошла к столу и налила в стакан коротыша самогону.

— За это спасибо… Уважаю добрых баб, с ними не пропадешь.

Она вздохнула горестно:

— Яша, однако, пропал…

— Сам виноват. Любил шибко тебя, да и на лес заглядывался.

— А ты не боишься?

Коротыш сыто и устало глянул на Зосю, на огромную и, кажется, доступную.

— Чего бояться?

— Любить меня не боишься?

Веселый хохоток негромко, но заливисто покатился по комнате.

— Я-то?! — И коротыш потянул руку к Зосе. Не твердую, но смелую, не ждущую сопротивления.

— Выпей прежде! — попросила хозяйка. Отчего-то ласково попросила, словно боялась, что он забудет о самогоне.

— Это не уйдет, — отмахнулся коротыш и снова потянул руку к ней, к горячему локтю ее, что был почти рядом.

— Пей! — уже не попросила, а потребовала Зося. — Другую не налью.

— А, черт! — досадливо ругнулся он. Схватил поспешно стакан и так же поспешно плеснул в рот тошнотворно разящую сивухой влагу. Плеснул раз и два. Стакан был велик, и единым духом одолеть его не удавалось. И пока булькала жидкость, пока он трудно проглатывал ее, за печью, за увядшей цветастой занавеской, скрипнула койка и что-то поднялось шуршащее и вздыхающее.

Зося испуганно глянула на занавеску. Потом на коротыша — не слышит ли он скрипа? Но тот за своим трудным занятием, за бульканьем самогона, ничего не уловил. Одолел стакан и довольный и усталый выдохнул тяжесть и гарь сивухи. Кинул в рот растрепанный снопик капусты, втянул в себя кислоту и прохладу, отдышался.

Он и до этого был пьян, а теперь целая свора хмельных огоньков ринулась в его глаза и засветила их безумием.

— Зося! — хотел он подняться и обнять хозяйку, но почувствовал, что грузен и не тверд и не поднялся, только качнулся к ней. — Зося, сядь ко мне!

Она вся собралась, напрягла тело, словно готовилась к чему-то, даже посмотрела на коротыша как-то придирчиво — бойцы так измеряют друг друга перед ударом.

А коротыш ничего не видел, чувствовал лишь муторный огонь в себе, который кружил голову, жег, подстрекал на смелость.

— Сядь, Зося!

Рука его блуждала где-то рядом с ее локтем, ее бедром, слепая, но жадная рука, и Зосе, видимо, хотелось, рубануть ее кулаком, круглым и злым бабьим кулаком, убить, как гадюку. Она бы заторопилась и рубанула, только скрип половицы за занавеской мешал ей. Сдерживал.

Саид отдернул цветастую полсть и вышел. Суровый, бледный, решительный. Шагнул к скамейке, где лежала шинель коротыша. Пошарил в карманах. Ничего не нашел. Отбросил. Шапку тоже отбросил, пропитанную потом и жиром. Стал перед эсэсманом, рядом с хозяйкой.

— Что?! — удивился коротыш, не поняв, откуда вдруг взялся мундир офицера. Удивился и как что-то почудившееся отстранил его рукой. Рука сделала полуоборот, не достала мундира, вернулась на колени. — Что за шутки, Зося?

Потом он поднял глаза и увидел лицо Исламбека. Незнакомое, но строгое офицерское лицо, не обещающее ничего радостного.

— Встать! — гаркнул Исламбек и сжал в бешенстве кулаки.

Ничего, ничего ровным счетом не понимал коротыш. Он, может, и поднялся бы, но все произошло так неожиданно и так неправдоподобно, что мозг отказывался принимать команду. Во всяком случае, она не звучала для: него.

Саид догадался о состоянии эсэсмана. Повторил уже по-немецки:

— Ауф штеен!

Опрокидывая табурет, цепляясь пальцами за кран стола, коротыш приподнял себя как мог и, покачиваясь, застыл перед унтерштурмфюрером.

— Наконец мы тебя нашли, — глядя жестко и пытливо в мутные зрачки коротыша, сказал Исламбек. — У самого леса нашли…