Берлиоз

Возможно ли? Вначале Гэрриет охвачена сомнениями: приглашение… это место возле самой сцены (чтобы она лучше слышала) и возле самого Гектора (чтобы он мог лучше наблюдать за ней)… И эта страстная фраза, в которую вплетены две ее главные роли — Джульетты и Офелии. Нет, сомнения невозможны. Гэрриет побледнела: она поняла.

Но что она может сказать или сделать? Она смутилась и, смешавшись с толпой, незаметно исчезла из зала.

VI

Гектор одержал победу. Он ликовал[63].

Он писал своей сестре Нанси: «Поразительный успех… Зал рушился от аплодисментов; с тобой, добрая сестрица, случился бы нервный припадок!.. На улице, в театре меня приветствуют люди, которых я никогда не видел; шум и громкие фразы в салонах, Опере, кулуарах, за кулисами…»

Жюль Жанен, правда его друг, заявил: «Этот молодой человек — силища. Он доказал…» С того дня у него появилась тьма поклонников. И теперь он вправе сказать: «Земля, по которой я ступаю, принадлежит мне»[64].

Не слава ли это? Нет, нет еще. И вообще придет ли когда-нибудь к нему настоящая слава?

В ожидании ее он вдыхал полной грудью тот фимиам, что ему курили, и хмелел от него настолько, что восклицал: «Я готов грызть зубами каленое железо!» Только и всего, сущий пустяк!

VII

Гектор, сознавая, что случай благоприятствует ему, просит у Гэрриет разрешения ей представиться (экзальтация Гектора тем более пикантна, что он не был даже знаком со своей героиней). Гэрриет, еще взволнованная, соглашается.

Но куда клонит Гектор? Скоро мы узнаем об этом.

Вот они остаются с глазу на глаз, удивленные своим уединением и сгорающие от любопытства.

«О чем я могу сейчас ее просить?» — спрашивал себя Гектор.

«Чего он от меня ждет?» — думала Офелия, надеясь, что бурный композитор навсегда похоронил свой безумный проект об их женитьбе, смутные слухи о котором когда-то до нее доходили.

Минута неловкого молчания. Оба не осмеливаются даже взглянуть друг на друга. Кто же из них двоих произнесет, наконец, первое слово? Впрочем, как это сделать? Она говорила на ломаном французском, он коверкает английский. Они должны чувствовать к тому же, что ничто их не роднит. Она приехала из своей туманной Ирландии, он — из солнечного Дофине. Он принадлежит к буржуазной семье с укоренившимися предрассудками, устойчивыми традициями, привязанной к родной земле. Она же — артистка, дитя свободы, странствий и фантазии. Итак, никаких точек соприкосновения — ни язык, ни происхождение, ни среда. В конце концов Гектор приподнятым тоном, который так близок его «вулканическому» романтизму, отваживается произнести:

— Я благословляю провидение, даровавшее мне эту минуту высшего восторга.

Что ответила она? Ничего достоверного об этом необычном разговоре не известно.

VIII

Так или иначе, но они увиделись вновь.

По всей вероятности, вначале она его терпела, потом смирилась и, наконец, свыклась с этим примирением, граничащим с благосклонностью.

Он же с первого мгновения неистово запылал. Уж такой был его «фосфорический» нрав, как любил говорить он сам. Ради нее он мог бы, не задумываясь, пустить себе пулю в лоб — разумеется, в чисто романтическом пылу. Величие Вертера.

Ложась в постель, в то углубление, которое как бы хранило след тела Офелии, он поднимался до высших сфер блаженного забытья. Однако стоило ему открыть глаза, как начинало щемить сердце: он воскрешал в памяти сцены из спектаклей, где она целует не его, а другого, и осмеливается умереть не на его — на чужих руках.

— Нет, довольно! — восклицал он. — Она должна принадлежать мне безраздельно, мне одному!

IX

Теперь Гектор держится женихом, несмотря на явную враждебность горбуньи, этой страшной ведьмы, которая принимала насмешливо-угрожающий вид всякий раз, когда Гектор представал перед Офелией. Однажды она бросила ему в лицо:

— Будь у меня побольше сил, я вышвырнула бы вас в окно!

Из-за злобы обиженной природой сестры, из-за невыдержанности Гектора, из-за чередования волн то безрассудства, то благоразумия, захлестывавших Гэрриет, весь этот обычно усыпанный розами период безмятежного очарования, когда два существа, открывая друг друга, будто познают чудо и лишь стремятся слиться воедино, был для них беспокойным и облачным. Ссоры сменялись примирениями, приливы непрерывно следовали за отливами — то грозы, то ясное небо.

1833

I

30 лет.

Гектор решил: «Пора кончать!»

И написал отцу, что намерен жениться на ирландке Гэрриет Смитсон.

Гром ударил в бастион французской буржуазии; самый яркий роялист, ультрабелый доктор Берлиоз и строгая, набожная госпожа Берлиоз поставлены в известность о брачной авантюре, в которую решил броситься бунтарь Гектор.

Старики в растерянности смотрят друг на друга: возможно ли? Потом госпожа Берлиоз по обыкновению разражается тирадой: