Бермудский треугольник

— Вчера. Хоронили… Хорошего парня. Ему мстили и убили ночью дома… Одного… в постели. Ему так зверски искромсали, изуродовали лицо, что в гробу лежал забинтованный, как мумия, — смотреть было невозможно. Ножами просто перекроили лицо. А был рыцарь без страха и упрека. Старший лейтенант. Поэтому хоп и хоп… — Он, видимо, старался вернуть себе обычную уверенность, но попытка вышла почти мученической. — Поэтому, Андрюша, полгода назад ушла от меня жена с дочерью, маленькой Наташей… А я, как пень, остался один. Брошенный герой с пистолетом под мышкой. Вот и тянусь к тебе, потому что ты еще наполовину идеалист… и — ха-ха — не забыл Канта. Смешновато?

— Очень. Умираю от смеха, — сказал Андрей, не зная, что ответить Спирину, неразрушимому и слабому сейчас в этих, должно быть, пьяных слезах.

Спирин смахнул под веками крупные капли, жестковато сказал:

— Твоя ирония мне — к дьявольской бабушке! Даже во имя студенческого братства! Андрей спросил сочувственно:

— Где ты сейчас работаешь, Тимур? Чувствую, что говорить тебе об этом не хочется. Так?

— Где я работаю, Андрей, тебе заглядывать туда не советую. Смертельно. Если не хуже. Там жить надо без Канта. Иначе утром соседи найдут твою голову в помойке. Что не пьешь? Я выпил до капли. И выпью еще.

Он перевернул фужер вверх дном, потряс над столом, древним манером показывая, что выпил все, после чего до краев наполнил свой фужер, лениво сказал заплетающимся языком:

— С некоторых пор «Мартель» потерял крепость. Воду стали добавлять для России французики? С твоего разрешения…

Он притронулся фужером к фужеру Андрея, проглотил коньяк большими глотками, тяжело встал, качнувшись, затем с азартно сомкнутым ртом размахнулся и разбил фужер об пол, произнес громко:

— На счастье! Бог поможет — будем! Еще прорвемся! — И тише прибавил: — Извини за шум в твоей квартире. После Кабула и Грозного иногда пошаливают и веселят нервишки. — Он обнял Андрея, чувствительно ткнулся губами ему в щеку, похлопал по лопаткам. — Будь здоров! Хоп? Кровь из носа, демидовские картины раскопаем! А насчет твоей милиции — узнаю. А ты ходи и оглядывайся, помни: осмотрительность — часть везения. Я тебя люблю, ты знаешь, старик! А в общем — ты счастливый человек, и это тоже помни, — заговорил он, нежнея голосом, и глаза его стали маслянистыми, со слезой. — Талантлив, внук знаменитого Демидова. Живешь в огромной квартире, как во дворце. Сколько у тебя метров? Метров сто двадцать? Живешь, как паша! И сам не урод. Тебе всякий позавидует. Всякий. Только не торопись жениться… А то эта… не того. Совсем… не красавица. Выбрал какую-то наркоманку. Что ты в ней нашел? Кожа да кости, соломинка для коктейля…

— Это мое дело, Тимур, пожалуй.

— Твое, твое. Люби свою наркоманку на здоровье. Если она выживет.

Слегка покачиваясь, он двинулся борцовской походкой к двери, и Андрей подумал, что такую вот профессиональную походку, покатые плечи он видел возле Белого дома у людей в пятнистом обмундировании, и тут же услышал мужественный неунывающий хохоток Спирина:

— Адью, Кант! А не лучше ли Ницше, а? Не лучше ли сверхчеловек? Не лучше ли сила?

И на пороге передней он оглянулся, спиной ощутив иронический взгляд Андрея. И его вдруг удивило обращенное к нему нетрезвое лицо Спирина: оно выражало сосредоточенную злобу, точно он нестерпимо жалел о недавней своей откровенности и ненавидел Андрея и себя за проявленную слабость.

Андрей стоял в передней до тех пор, пока лифт не прошумел вниз, и думал, что независимо от старых отношений Спирину не надо было знать об оружии деда, о незарегистрированном «вальтере», и то, что он не сказал об этом, а говорил о покупке пистолета, была, наверное, разумная, скорее инстинктивная осторожность, которой ему часто не хватало.

«Не хватало осторожности? Вот так! Не хватало… Все как будто было вчера. И я ничего не могу забыть. Кто же все-таки угрожает мне? Нет, так просто ребра теперь мне не переломают! Ну, посмотрим, посмотрим…»

Он ходил из угла в угол, потирая голову, там, где время от времени возникала боль, потом вышел в комнату деда, зажег свет, и здесь из ящика стола зачем-то опять достал завернутый в тряпку «вальтер», выщелкнул магазин — в нем было восемь не тронутых сроком золотисто отсвечивающих патронов.

«Вот оно, — размышлял он, пробуя на упругость рычажок предохранителя. — И все же, кто стоит за этими звонками? А как же я? Оказалось — стреляю я плохо».

Обещанный звонок был и этой ночью. Он плохо спал, и прорвавшийся в тягучую дрему телефонный звонок вытолкнул его из путаных видений, из каких-то шевелящихся в мутной толще скользких водорослей, и с мгновенным ожогом от вспышек звона в темноте он сорвал трубку с аппарата, включил свет настольной лампы и выговорил приготовленным тоном покойной изысканности:

— Что скажете нового, господа? Вы обещали звонить каждую ночь, пока я жив. Я жив и ждал звонка. Хотя надеялся, что вы передумаете.