Бермудский треугольник

— Я воспитанный молодой человек? Но, увы, меня никто не воспитывал. Мама рано умерла, отец женился, деду было некогда. Не догадывался, что я воспитанный. Вспыльчивый — да, могу броситься в драку, наделать черт знает что, если меня заденут. В общем: по расхожему понятию — не мальчик-паинька… — Андрей запнулся: его снова понесло в сторону, и, спасая себя, он спросил: — Скажите, Таня, почему в ресторане вы разговаривали на «ты»? Понимаю: ваше вольнолюбие перешло в милое вам беззаконие. Так? А почему сейчас мы вновь перешли на «вы»? Отвечу за вас почти цитатой: новое редко бывает хорошим, потому что хорошее недолго остается новым. Вот видите, какой я воспитанный и образованный!

— Андрей, я хочу на «ты», — выговорила Таня, и кресло, толчками раскачиваясь, заскрипело в тишине и смолкло. — Андрей, — жалобно позвала она. — Почему ты не говоришь правду? Зачем ты шутишь и иронизируешь?

— Правду? Какую?

— Почему ты прямо не скажешь, что презираешь меня?

— О, Таня, Таня, не убивай. Я не так уж плох. Если бы ты сказала «ревнуешь», я бы кое-как понял. За что я могу тебя презирать?

— Господи, как болит голова!.. Она сдернула плед и поднялась (качалка без скрипа покачалась и замерла), прошлась в другой конец комнаты и там опустилась на стул в отдалении от Андрея, сжимая коленями сложенные лодочкой ладони.

— Ты, наверно, добрый, — сказала она, и тут он, чтобы не продолжать этот разговор, выхватывая из серого тумана услышанную вчера во сне странную фразу, приостановил ее:

— Подожди, я вспомнил — когда же ты спросила у меня: «Джинн — добрый гений или злой?»

— Я ничего не спрашивала. Ты опять фантазируешь? Джинн в сказках об Аладдине. Разве он имеет какое-то отношение ко мне? Как я не хочу, чтобы болела голова! Невозможно терпеть. Как не хочу… Это мешает думать и говорить…

Она разгладила обеими руками лоб, тряхнула пальцами, суеверно сбрасывая с них что-то, и вдруг беглый страх появился на ее лице, в ее изломанных бровях.

— Как ты сказал — злой джинн? Мне как-то не по себе, Андрей. Это не джинн, а какая-то чудовищная ведьма, безобразная злая Баба Яга напускает на меня что-то… — заговорила Таня стеклянным голосом. — Мне жутко становится. Я будто иду по краю ужасной пропасти, а там на дне шипят, копошатся клубки змей и манят меня: «Прыгай, прыгай!» Я не знаю, Андрей, что происходит со мной…

Она упала лицом в ладони, плечи ее вздрогнули, и беззащитно рассыпались по плечам волосы, а он, подойдя, готовый умереть в эту минуту от ее тихого плача, встал на колени, чтобы быть ближе к ней, увидел, как сквозь пальцы просачиваются слезы, и почему-то подумал, что между ним и ею остается все меньше и меньше надежды.

— Таня, не плачьте, это ни к чему, это, как говорится, на радость врагам, — говорил Андрей, с грустной надеждой переходя на «вы», подыскивая утешительные слова и гладя ее мокрые от слез пальцы. — Лучше давайте поговорим, и, если я могу помочь, я помогу. Я сделаю все, что в моих силах… бросайте, не раздумывая, свое манекенство или… как там его… манекенщичество и поступайте в какую-нибудь платную или неплатную театральную студию. Это все-таки лучше. Давайте я поговорю с Жарковым. Он хоть грандиозный лицедей, но известный, у него какие-то связи. Ну, ну, вытрите слезы, улыбнитесь. И давайте поговорим. Ведь ничего страшного не произошло?

Она отвела ладони от лица, ресницы слиплись, нос покраснел, губы распухли, и, испытывая жалость при виде ее заплаканного лица, ее нежелания улыбнуться, он спросил тоном дружеского успокоения:

— Ведь ничего страшного не произошло, Таня?

— Не знаю, — прошептала она и сквозь влажную поволоку со страхом взглянула в глаза Андрея. — Встань, пожалуйста. А то выходит — ты в чем-то виноват.

И с гадливой гримасой, некрасиво покусывая потрескавшиеся губы, она выговорила:

— Мерзость, отвращение… Ненавижу…

— Но в чем дело, Таня? Ты говоришь со мной непонятным кодом, — озадачился всерьез Андрей. — Что случилось?

— Нет. Я не хочу, чтобы тебе стало противно.

— Думаю, я выдержу. Ты сказала, что кого-то ненавидишь. Кого?

Она, колеблясь, помассажировала висок.

— Всех их, — сказала Таня хрипло. — Никого из них не могу видеть. И в первую очередь Виктора Викторовича. Он тогда подходил к тебе в ресторане, такой сладкий джентльмен. — Она язвительно передразнила его улыбку, его изысканный наклон головы. — И не хочу видеть его красавиц девочек… Я большая дура и не сразу узнала, что почти все девочки — просто гарем, как у шаха какого-нибудь. Гадость ужасная. Он по вечерам приглашал учениц и знакомил с мужчинами… чаще всего с иностранцами…

— Знакомил? И ты тоже?..

— Он пригласил меня, как приглашал других. — Она сделала конфетное лицо и передразнила его голос и жест, каким, видимо, он приглашал ее. — Мармела-адный такой, надушенный французскими духами…

Она замолчала, пожимаясь от брезгливости.

— Я слушаю, Таня.