Бернадот

Бонапарт, следуя принципу «разделяй и властвуй», поручил Саличетти к пяти часам следующего утра появиться на подготовительной сессии Совета пятисот, которая должна была предшествовать его отъезду в Сен-Клу, и объявить во всеуслышание, что он, Бонапарт, предпринял чрезвычайные усилия, чтобы воспрепятствовать выполнению декрета о депортации депутатов, которые поддержали идею снабдить Бернадота функциями командующего войсками.

Когда Бернадот вернулся от Журдана домой, то жена рассказала ему, что в его отсутствие Бонапарт и Моро посылали генерал- адъютанта Рапателя, с тем чтобы он передал ему указание присоединиться к ним на следующее утро в Тюильри64. Естественно, Бернадот никаких телодвижений в этом направлении не сделал, ибо у него на 9 ноября были другие планы.

Если бы Баррас не испугался и не подал в отставку, если бы Совет пятисот в Сен-Клу проявил выдержку и стойкость и объявил Наполеона вне закона, то Бернадот был бы назначен Директорией военным министром и командующим 17-й дивизией и национальной гвардией, и тогда исход государственного переворота предугадать было бы совсем нетрудно. Бернадот и Журдан вполне могли бы рассчитывать на гарнизон Парижа, в котором у Наполеона не было сильной поддержки. Так всё ли сделал сам Бернадот в эти роковые для него и страны дни? И чиста ли была его совесть патриота и республиканца? Судя по всему, он очень жалел потом, что всё получилось так, как получилось.

В 1804 году, всё ещё находясь под свежим впечатлением от событий пятилетней давности, он написал Люсьену Бонапарту знаменательное письмо, в котором обвинил того в нарушении своего долга как депутата Совета пятисот и гражданина республики. Как писал Бернадот, Люсьен Бонапарт (1775—1840) не смог привести в своё оправдание никаких других мотивов, кроме того, что нарушить этот долг его заставило родство с зачинщиком переворота. Бернадот спрашивал свояка и самого себя: «Но имею ли я право обвинять тебя... если я сам споткнулся на уговорах Жозефа? » — «Почему? — спрашиваю я себя. Да потому, что Жозеф — муж Жюли, сестры Дезире, т.е. моей супруги. Вот и смотри, от чего может зависеть судьба огромного государстваI А ты ведь знаешь, что Антуан принадлежал мне, и у нас были оружие и люди... Но всё пошло насмарку в тот день. Верх благодаря тебе... и мне одержала слабость, мы поддались обаянию красивых фраз, в то время как я, возможно, мог бы всё предотвратить».

Это, пожалуй, исчерпывающий ответ на поставленный нами вопрос.

...А Наполеон рано утром появился в Сен-Клу среди депутатов обеих палат, надеясь, что они примут его как спасителя отечества. Не тут-то было! В Совете старейшин, заседавшем в зале Аполлона, обстановка была более-менее спокойней — там у Наполеона много сторонников. Наполеон вошёл в Совет старейшин в сопровождении Жозефа, секретаря Л.-А. Бурьенна (1769—1832) и нескольких офицеров и обратился к собравшимся с речью, которая была выслушана более-менее благосклонно. В Совете же пятисот, собравшемся в Оранжерее дворца, поднялся такой шум и гвалт, что ни председательствовавший в Совете брат Люсьен, ни помогавший ему брат Жозеф, ни их сторонники не смогли переломить негативное настроение законодательного корпуса. Наполеону не оставалось ничего иного, как сбежать из зала — иначе бы разъяренные депутаты его растерзали. Депутаты, кто со сжатыми кулаками, кто с кинжалами, а кто с пистолетами, бросились на Наполеона с криками «Диктатор! Предатель! Долой тирана!», и если бы не образовалась свалка и не четыре гренадера, диктатору тут же был бы конец.

Пришлось сменить тактику и применить силу. Во дворе сыграли сбор, дверь Оранжереи отворилась, и в зал плотной толпой вошли гренадеры. Прикладами они стали выталкивать депутатов из зала, в то время как многие из них бросились в окна и выпрыгивали наружу. Живости законодателям придал громовой голос Мюрата:

— Выбросить эту адвокатскую сволочь на улицу!

Утром 10 ноября три новых консула — аббат и граф Эммануэль Жозеф Сиейес (1748—1836), Рожер Дюкр и Наполеон Бонапарт — дали торжественную клятву служить неделимой Республике, Свободе, Равенству и Братству. Переворот 18 брюмера стал свершившимся фактом, а «философ» стал диктатором. «Брюмер означал конец самостоятельной роли Бернадота в истории Франции, — написал Хёйер. — Его карьера в последующие десять лет, какой бы ни была блестящей, целиком находилась в тени корсиканца».

Бернадот же остался для Наполеона навсегда Vhomme obstacle — человеком-препятствием.

НА СЛУЖБЕ У ДИКТАТОРА. ЗАПАДНАЯ АРМИЯ

Жестокость и страх пожимают руки друг другу.

Бальзак