Бернард Шоу

Обществу решительно негде было приткнуть голову, покуда в веселую минуту Оливье не вспомнил про «Кабинеты Уиллиса»[30]. В те дни там собиралась важная публика: министры проводили конференции, встречались ученые мужи и епископы. Председательский стол покрывался красным сукном, ставились серебряные подсвечники, у дверей чутко замирали два ливрейных лакея, разодетые с испанской пышностью. И все удовольствие стоило одну гинею! Яркая аристократическая внешность Оливье и мудреное название — Фабианское общество — без труда завоевали «Кабинеты Уиллиса». Общество встречалось здесь до тех пор, пока «Кабинеты» не смекнули, что XVIII веку пришла крышка, и не сделали отчаянной попытки удержаться, преобразившись в очень дорогой ресторан. До нас дошел печатный отчет об одном таком собрании в «Кабинетах Уиллиса». Отчет называется: «Заколот фабианцам на обед».

Среди либералов тех дней ходили три личности, прозванные либералами-империалистами: Герберт Асквит, Эдуард Грей и Ричард Холдейн. Холдейн слыл философом: у него была страсть возиться с причудливыми религиями и утопическими сектами, он отличался терпимостью и покладистым характером. Его без особого труда уговорили прийти в это странное Фабианское общество, прочесть лекцию из-за стола, накрытого красным сукном, и, если сможет, — вколотить им в головы немного здравого смысла. К великому своему удивлению, он встретил не чудаков-утопистов, а людей, набивших руку в диспутах, отлично натасканных в экономике, великолепно звавших либеральную платформу и вот уже несколько лет успешно разносивших ее в щепки. На Холдейна обрушился Шоу, потом Уэбб и уже окончательно покончил с ним лучшим выступлением на вечере Грэам Уоллес. А Холдейну и горя мало! Комплекцией он был крупнее и коренастее любого фабианца, и громовой хохот покрыл его слова: «Если на меня еще раз пойдет мистер Уэбб, спрячусь-ка я за плотную фигуру мистера Бернарда Шоу». В будущем Ричард Холдейн станет не только лордом-канцлером, но и первым пэром из членов Лейбористской партии.

Если бы удалось затащить в «Кабинеты Уиллиса» Асквита, история Англии могла бы сложиться совсем иначе. Но Асквит рассудил, что больше одного греха на душу брать не следует, и ограничился внятным изложением экономической теории laisser faire[31] в колледже для рабочих. На этой лекции в публике, покусывая губы, укрылись фабианцы. По окончании лекции Асквит совсем собрался уходить, как вдруг встал Шоу и спросил, не желает ли докладчик взглянуть на дело с другой стороны. Пораженный этой наглой выходкой, Асквит ответил: «Разумеется, нет» и вышел вон. Он сильно просчитался, ибо фабианцы были в то время единственными, кто мог ему открыть глаза, — тому примером судьба Холдейна. Так думали фабианцы, и в их пользу говорит тот факт, что даже светлая голова не спасла Асквита от участи живого анахронизма.

Правящие классы Англии: накопи ли изрядное умение прибирать к рукам народных-заступников, социалистов, ратующих за республиканские вольности, — словом, всех, кто выказывал серьезные намерения и приобретал опасную популярность. С ними заигрывали, их приручали, настал час, когда внимание было с этой целью обращено и на фабианцев. Министры и знатные леди зачастили на обеды к Беатрисе Уэбб на Гровнор-роуд. Кормили там прилично, хотя и без вина — только пиво или виски. Бывал на пирах сильных мира сего и Шоу. Ему поручалось проводить к столу дам по степени знатности, и он развлекался тем, что велел им входить, как захочется: «Я все равно везде первый».

Скоро государственные мужи смекнули, что не они помыкают Уэббами, а Уэббы водят их за нос, провоцируют на всякого рода мероприятия, исподволь подталкивают к ненавистному социализму. Тогда светское общество раз и навсегда отлучило от себя фабианцев.

Популярность Шоу-драматурга и его вес в литературном мире все возрастали, и каждый успех на театре доставлял ему новую партию приглашений от ловцов знаменитостей. Но он не желал заделываться застольным бродягой или всеобщим шутом: к черту вежливость — она хороша только в политике. Некоторые его приятельницы были титулованными особами, но нравились они ему по-человечески, без чинов. Он провозглашал: «Я не гордый. Приходи всякий, у кого есть до меня дело». И если на Адельфи-Террас заходил посол или принц крови, их принимали, ничем не отличая от заурядных посетителей. Его верными друзьями стали некоторые виконтессы — если у них хоть немного варила голова, разумеется.