Бернард Шоу

Спустя некоторое время после выхода этой рецензии Шоу встретил Уайльда на обеде, устроенном Фрэнком Харрисом в «Cafe Ryal». Как ни в чем не бывало Шоу спросил драматурга, не написал ли тот пьесу еще лет десять назад в подражание Гилберту, а теперь только подновил ее для Джорджа Александера, чтобы немного подработать. В то время Уайльд был уже серьезно озабочен процессом, который он возбудил против маркиза Куинсберри, и все же вопрос Шоу вывел его из себя. Он высокомерно заявил, что разочаровался в Шоу. Потом был суд, вынесли приговор, в газетах над Уайльдом стали глумиться, и Шоу испытал острое желание помочь Оскару. Он отправился поездом на север, чтобы составить петицию об освобождении Уайльда. Кроме Стюарта Хедлэма никто не решился поставить под ней свою подпись, а единственный человек, некогда так же заступившийся за чикагских анархистов, был сам в тюрьме. И тогда Шоу пошел на крайнее средство: стал в своих рецензиях поминать о художественных достижениях Уайльда.

В октябре 1895 года, когда шел четвертый месяц тюремного заключения Уайльда, Шоу сравнивает великолепную сцену из «Идеального мужа» мистера Оскара Уайльда с грубой трактовкой примерно такой же темы в новой пьесе Джерома К. Джерома. Годом позже Шоу взялся за комедию Чарлза Хотри, в которой главную роль сыграл Чарлз Брукфилд. Своими ложными показаниями Хотри и Брукфилд весьма постарались погубить Уайльда, и впечатление Шоу от их пьесы вряд ли могло их сильно порадовать: «Ее и рядом нельзя поставить с комедиями мистера Оскара Уайльда. Мистер Оскар Уайльд обладает творческим воображением, философическим юмором, оригинальным складом ума, и, кроме всего прочего, он великолепный стилист. Между тем мистер Хотри…»

В марте 1898 года Шоу четыре раза упомянул Уайльда в обзоре «Театральный мир в 1897 году» (Уайльд в это время был на свободе, но имя его еще оставалось под запретом). В апреле того же года Шоу писал об Уильяме Хэйнеманне, незадолго до того издавшем свою драму: «Сможет ли он когда-нибудь так же владеть пером и так же искусно обыгрывать идею, как Макс Бирбом и Оскар Уайльд? Очевидно, не сможет. Было бы даже напрасно заворачивать его в промокательную бумагу и с неделю кипятить в чернилах, надеясь, что его литературные способности приобретут гибкость и отзывчивость».

После выхода из тюрьмы Уайльд получил от Шоу книги с автографами и, в свою очередь, ответил тем же.

Как правило, и пьесы и актеры, с которыми Шоу был вынужден иметь дело, серьезного отношения не заслуживали, но бывали исключения, вполне достойные его внимания.

Когда в течение одной недели 1895 года в «Даме с камелиями» Дюма и в «Отчем доме» Зудермана (в Англии его пьеса известна под названием «Магда») выступили Сара Бернар и Элеонора Дузе, Шоу написал одно из величайших критических эссе в английской литературе[85]

. Прочитав его, уже не удивляешься, что за таким критиком непременно потянутся и другие. Статьи в «Субботнем обозрении», подписанные Джи-Би-Эс, рассказывал Джеймс Эйгет, «внушили мне однажды мысль, что в свое время и я стану театральным критиком»[86]. «Как никого в мире» любил Шоу за его театральные обзоры и Макс Бирбом: «Мне никогда не надоедает его двухтомник. Он создал его в расцвете своего гения»[87]

.

Важнее же всего то, что высокая оценка Дузе снискала Шоу признательность самой актрисы. По ее словам, она совсем уже отчаялась найти признаки ума в этом скопище мошкары, забившей театр и выносящей суд тому, чего им не дано понимать. Ее особенно порадовало, что за внешней непринужденностью ее игры Шоу увидел многие годы тяжелого труда.

Пожалуй, будет только справедливо напомнить здесь признание Шоу, что не следует принимать всерьез его критику в адрес божественной Сары: «Не мог я быть справедлив к ней, и в ее перевоплощения не мог поверить — уж очень она походила на мою тетку Джорджину».

К концу 1897 года Шоу почувствовал, что объелся драмами и с головой неладно, и затосковал — хотелось чего-то прямо противоположного театру. «В этом положении мне захотелось чего-нибудь настоящего, и прежде всего — глотнуть чистого воздуха (чем не надышишься в партере!). Подумал я и решил: поеду-ка за город: выберу там горку пострашнее, да и скачусь с нее вихрем на велосипеде в глухую ночь — уж, наверно, выйдет что-нибудь новое и убедительное в своей реальности. Так оно и случилось».