Наверняка Шоу с детства не показывался в церкви, но в Италии он зачастил в храмы, хотя и не с богомольными побуждениями. Он порицал «многочисленные дневные службы, которые только бесят истинно религиозного человека. Всех этих священников, отправляющих обедню, можно было бы допускать в храм наравне с другими людьми, тогда бы настоящие мистики внесли приличие и смысл в их службу и сделали бы мессу воистину причастием, а не только обрядом или мистерией. Но, боже мой, что такое обычный итальянский священник?! Грязный, весь век киснет в затхлой, непроветриваемой комнатушке, ходит с вечно простуженным горлом и мокрым носом; латинскую скороговорку уснащает отхаркиванием — приличного человека просто в дрожь бросает, когда, ударившись о мраморные ступени алтаря, плевок гулко звучит под сводами. Нет, такого хулигана надо связать и вместе с колокольчиком, требником, свечой и прочим выбросить вон — пусть научится вести себя пристойно. Обижаются на туристов из Англии — мол, дурно себя показывают в итальянских церквах: ходят во время службы, громко переговариваются, чтобы лучше рассмотреть живопись, лезут к самому алтарю, попирая чувства молящихся, а то даже крадут обломки камней и оставляют автографы на статуях. Но поживите неделю в Италии, и вы поймете отношение туриста, в особенности опытного туриста: по-настоящему мешают службе сам священник и его паства. Я частенько бывал свидетелем неуважительного поведения англичан и в храме и вне его. Мне очень знакома фигура несообразительного англичанина, который и не подумает посторониться перед гостией
[59], а по поводу служки, дребезжащего перед ней колокольчиком, утруждает свое свободнорожденное британское чело вопросом: «Этому какого еще дьявола надо?» Но на моей памяти никакой иностранец не вел себя так несносно в храме, как сами служители. Дайте как-нибудь ризничему «на чай», и он вам мигом покажет, что совсем не стоит церемониться с коленопреклоненными богомольцами, нашедшими минутное утешение у Пресвятой Девы или какого-нибудь святого после беспросветной работы и голода. Личность священника убедит вас бесповоротно, что пастве не привыкать к непристойности и при всем старании вы ее не потрясете; на вас косятся лишь потому, что вы иностранец, вероотступник — за вами не признают права всякого человеческого существа находиться в церкви. И вот за это право нужно каждый раз уметь постоять. Нет такого закона, чтобы великие католические соборы, воздвигнутые во благо всем великими зодчими, попадали в руки какой-либо секты, а всем прочим здесь, видите ли, делать нечего».Куда религиозней, чем в католическом соборе, была атмосфера в Доме торжественных представлений в Байрейте. Шоу часто наезжал в Байрейт, много приятных часов провел он в благоуханном сосняке, покрывавшем окрестные холмы, хотя за этим удовольствием нужно было плыть через «беспокойное Северное море, при одной мысли о котором меня начинает мутить».
В те дни в Байрейт ездили слушать «Парсифаля» — больше его негде было услышать, — и паломники набирались такого благочестия, что от них, в отличие от Шоу, ускользали эдакие, скажем, детали «местного колорита»: «Пробираясь с помощью Бедекера в Байрейт, я все сильнее утверждаюсь в мысли, что огромный сумасшедший дом — очень подходящее сравнение для вагнеровской вотчины. В Наймаркте дорожный чиновник сует вам в руку большой красный плакат с Warnung
[60], написанным страховидными немецкими буквами. Это насчет байрейтских карманников. Вот вам милые плоды «Парсифаля». В самом городе некий смекалистый лавочник сбывает «шлепанцы Парсифаля» по две марки пятьдесят пфеннигов пара — еще бы: модная новинка! До чего же глупый городишко, этот самый Байрейт… Впрочем, есть там холмы с прекрасными лесами — есть где побродить, пощипать черную смородину, малину и прочую съедобную ягоду совсем уже неведомых названий».Спустя лет двадцать после первого посещения Шоу писал из Байрейта Уильяму Арчеру: «Страшно сказать, но здесь ничто не переменилось — я о театре. Словно лишь вчера здесь были и Вы, и я, и Дибдин (Дибдин умер, кажется?)… По своей атмосфере и сумасшедший дом мог бы с тем же правом претендовать на звание театра».