Берта Исла

– Нет, актером я становиться не собираюсь, это точно. А уж тем более таким, как Оливье, наше поколение считает его устаревшим.

– Да? Неужели? Вот так вдруг взял и устарел? Прости, я не слишком часто бываю в кино и театре. А его я назвал просто в качестве примера. Забудь.

– А что, на ваш, профессор, взгляд, моделирует мир! – спросил Томас, который запомнил эту фразу и ждал, что Уилер ответит, как принято: великие финансисты, ученые, правители и, пожалуй, военные, способные разрушить его своим оружием. – Понятно, что не актеры и не университетские преподаватели, с этим я спорить не буду, – поспешил он добавить. – И насколько догадываюсь, не философы, не писатели, не певцы, хотя многие из нас, молодых, истерично подражают этим последним, и они в какой-то мере все-таки ломают устоявшиеся нормы, достаточно вспомнить “Битлз”. Но ведь это пройдет – и пройдет без следа. А телевидение, оно слишком идиотское, хотя и его влияние нельзя не учитывать. Тогда кто же его моделирует? У кого хватает на это сил?

Уилер шевельнулся в своем кресле, потом не без изящества закинул ногу на ногу (он был очень высоким, с длинными руками и ногами) и снова поводил ногтем по шраму на подбородке – казалось, ему нравилось касаться бороздки, которая когда-то там была и от которой остался едва заметный след: с виду это место было почти гладким и, наверное, ровным на ощупь, служа лишь напоминанием об ужасной и глубокой ране.

– Разумеется, никто не моделирует мир в одиночку, Томас, да и нескольким людям это не по плечу. Если что и объединяет большую часть человечества (тут я имею в виду всех, кто жил на земле с незапамятных времен), так только то, что вселенная влияет на нас, а вот мы ни в малейшей степени влиять на нее не можем, а если и можем, то совсем немного, чуть-чуть. Даже если мы будем считать себя ее частью, если находимся внутри и очень стараемся изменить какую-нибудь мелочь за те дни, что отведены нам судьбой, на самом деле мы отлучены от вселенной, как говорится в знаменитом рассказе про человека, который выпал из вселенной, всего лишь перейдя на другую улицу, чтобы сидеть там и помалкивать. Outcasts of the universe, – это выражение профессор произнес по-английски, а потом повторил, словно оно заставляло его о многом задуматься и он его долго не вспоминал: – Outcasts of the universe.

Томас не знал, о каком рассказе идет речь[7], но решил не спрашивать, чтобы не прерывать профессора, поскольку его рассуждения некоторый интерес в нем все-таки пробудили.

– И тут ничего не меняют ни наш уход из жизни, ни наше рождение, ни наше разумное поведение, ни наше существование, ни случайность нашего появления на свет, ни неизбежность нашего исчезновения. Как и ни один поступок, ни одно преступление, ни одно событие. В общем и целом мир был бы тем же самым без Платона, или Шекспира, или Ньютона, без открытия Америки либо Французской революции. Хотя, надо полагать, не без всего этого вместе взятого, а только без какого-то одного из этих людей или одного из этих событий. Случившееся могло не случиться – и все осталось бы, по сути, в прежнем виде. Или случилось бы как-то иначе, или как-то в обход, или позднее, или с другими действующими лицами. Какая разница, ведь мы не можем сожалеть о неслучившемся, и уверяю тебя: европеец двенадцатого века не тосковал по Новому континенту, не считал его отсутствие серьезным уроном или бедой для себя, как мы воспринимали бы это через пятьсот лет после открытия Америки. То есть для них это не было катастрофой.

– И что из этого следует? Почему вы все-таки говорите о моделировании мира, если никому и ничему это не под силу?