Берта Исла

Так оно и случилось. Больше я не видела на его лице ничего, что напоминало бы о том нападении, хотя очень внимательно приглядывалась, пока он спал или притворялся спящим, а в комнате было уже достаточно светло. Зато, как ни странно, остался жест: муж ногтем проводил по чистой щеке, как будто это доставляло ему удовольствие, хотя шрам сохранялся на лице совсем недолго. Объяснение звучало правдоподобно (в ту пору в Лондоне было много muggers[15], как их называли и продолжают называть, и отчасти это было связано с отвратительным фильмом “Заводной апельсин”, который произвел сильнейшее впечатление на публику), однако я не могла не заподозрить, что Томасу случалось выполнять куда более рискованные задания, чем он говорил. Когда ты работаешь на государство, оно требует и готово требовать от тебя все больше и больше, оно натягивает поводья и выжимает все соки из государственных служащих, равно как и из граждан в целом (“Никогда нельзя забывать про патриотизм, верность государству, солидарность со слабыми и общее благо”), и неизвестно, что оно в конце концов потребует от человека, на какие жертвы убедит его пойти и какие сомнительные поступки совершить. Но я всегда держала себя в руках, зная, что лучше не задавать вопросов, на которые наверняка не получу ответов, во всяком случае честных ответов. И сознавать это будет горько. Уж лучше дождаться, пока муж сам что-то расскажет, когда у него не останется выбора, когда он окажется в безвыходной ситуации или больше не сможет молчать (а почти никто не может молчать до могилы, даже о вещах, его запятнавших и способных покрыть позором память о нем). И если я в этом так уверена, то исключительно благодаря собственному опыту: я ведь тоже почти никогда не отвечала правдиво на вопросы, которые предпочитала оставить без ответов.

Однако наступил день, когда я вынуждена была задать ему вопрос, хоть и знала, что мне откроется лишь кусочек правды, и Томас просто не мог мне этого кусочка не открыть, чтобы успокоить, – всего лишь крупицу правды, соринку, песчинку, но и это было не так уж мало, хотя для него – гораздо больше, даже слишком много, и признание стоило ему невыносимых мук. Как я уже сказала, прошло два года со дня нашей свадьбы и три – после его окончательного возвращения из Оксфорда, и все это время он скрывал характер своих дел на второй – или уже первой – родине, а также наверняка и в других странах. И если на сей раз я все-таки решилась задать ему вопрос, вопреки привычке не спрашивать лишнего, то только из страха, потому что была напугана и ошеломлена, потому что надо было не только срочно принять какие-то меры, но и выяснить, какими эти меры должны быть, выяснить, насколько это серьезно. Если тебе что-то угрожает, нужно знать, откуда исходит угроза, ведь самое опасное – и дальше пребывать в неведении.

Все началось в Садах Сабатини, куда я старалась каждое утро вывозить в коляске сына на прогулку, чтобы он подышал свежим воздухом; мы жили от них совсем близко, на улице Павиа, идущей от площади Ориенте, напротив Королевского дворца, рядом с церковью Энкарнасьон. Погуляв немного по маленькому парку, я садилась на скамейку, почти всегда на одну и ту же. В руке обычно держала книгу, а другой качала Гильермо – такое имя выбрал для нашего сына Томас, и мне тоже оно понравилось. Это было имя любимого персонажа его детства – Уильяма Брауна, или Уильяма Сорванца, или Уильяма Изгнанника, как называли в Испании героя книг Ричмал Кромптон, чьи приключения Томас читал в переводе на испанский, чтобы можно было обсуждать их с товарищами, ведь они не поняли бы, о ком идет речь, если бы он называл его Just William или William the Outlaw[16],

Во время прогулки мне никогда не удавалось прочесть более десяти строк подряд, ведь мать – или такая мать, какой была я, – не может то и дело не заглядывать в коляску, проверяя, на месте ли ребенок, даже если она совершенно уверена, что он на месте, поскольку издает какие-то звуки, или молча спит, или молча не спит. И в этом парке, разбитом еще в XVIII веке, не слишком большом и не слишком многолюдном (чаще сюда забредают туристы), со скромными зелеными лабиринтами и маленьким прудом, где плавает несколько уток, я каждый раз, заслышав чьи-то шаги или кого-то завидев, тотчас поднимала глаза, чтобы оценить новую и, как правило, вполне мирную обстановку. Вот и эту пару я заметила издали – мужчину и женщину, которые были похожи на мужа и жену. Она держала его под руку, и оба они казались безобидными и даже добродушными – именно такое дурацкое впечатление сразу и невесть почему производят толстяки, словно толстяк не может быть таким же злым и опасным, как высокие и стройные Дракула и Фу Манчу. Впрочем, толстым был мужчина (при этом двигался он весьма легко и шагал резво), а вовсе не она, хотя по непонятной причине те, кто составляет пару тучному человеку, кажутся нам часто более полными, чем они есть на самом деле.