Беруны

Вышли ли они на Зимнюю дорогу, чтобы пробраться дальше в тундру, или повернули назад в Козьмин перелесок, надеясь встретить своих? Там, у Козьмина перелеска, бывали моленья самоедов, и когда Тимофеич после промысла возвращался в ту зиму обратно в Мезень, то наткнулся в глухом этом месте на целый лес идолов и множество каких-то лоскутков, развешанных по деревьям.

В Мезени, отогреваясь на печи, Тимофеич услышал рассказы о гонении на самоедов от царского офицера Петра Енгалычева. Сообразил тогда Тимофеич, в чем тут дело и кто были его лекари-аптекари. С тех пор он от простуды и лихорадки-трясовицы сам лечился самоедским снадобьем и других лечил тем же. Вот и Ванюшке Тимофеич натирал на ночь спину и ноги толченым янтарем, смешанным с горячим китовым жиром, укутывал мальчика в полушубок и укладывал на оленьи шкуры в мурье. Тимофеич сидел у Ванюшкиного изголовья, то набивая трубку табаком из висевшего на гвоздике пузыря, то выколачивая её в котелок. Ванюшка чихал от щекотавшего у него в носу табачного дыма, кашлял, бормотал несуразное что-то и наконец засыпал. Тогда Тимофеич прибегал ещё к одному средству, которое, по его мнению, должно было окончательно выгнать из Ванюшки болезнь. Тимофеич перенял это средство от знахарей, морочивших им народ, но старик, как и многие люди в то время, верил в целительную силу всего, что он проделывал теперь над Ванюшкой. Тимофеич снимал с указательного пальца оловянный перстенек и, дунув сквозь него на четыре стороны, клал его на лоб Ванюшке и шептал над ним, стоя на коленях, закрыв глаза и еле шевеля губами:

– На море на Асафе, под дубом под Лаврентьем стоят Иродовы дщери: двенадцать дев, косматых, простоволосых, беспоясых, беззастежных; идут в мир крещеный народ томить, тело знобить, кости ломать, в гроб загонять. Взял Симон святой в каждую руку по три прута и дал им в спину по три лозана. И взмолились двенадцать сестриц, двенадцать трясовиц, косматых, простоволосых, беспоясых, беззастежных: «Симон святой, ты не трогай нас, а мы не тронем раба божия Ивана».

Тимофеич переводил дух, жевал губами и продолжал ещё тише:

– Мои слова полны и наговорны, как великое океан-море; крепки и лепки; крепче и лепче клея-карлука[16] и тверже и плотнее булата и камня. Тем моим словам будь ключ и замок, ключ – в воду, а замок – в гору.

Сделав свое дело, Тимофеич снова надевал кольцо на палец и, кряхтя, укладывался рядом со своим приемышем. Мальчик ворочался и говорил с кем-то во сне, Тимофеич храпел на разные голоса, а волна била в борт судна, угоняемого ветром всё дальше от Мезени. 

XII. НА ГРУМАН!

Было время, когда промышленникам не надо было для китовой ловли забираться так далеко – во льды и туманы Студеного моря. В ту отдаленную пору, о которой дошла к нам лишь слабая память, киты, откочевывая на зиму к югу, подходили близко к берегам Бискайи, уверенно и мощно рассекали они широкие волны теплых морей и не страшились врага, которого, казалось, не существовало в природе. Они свободно играли в море, ходили в одиночку, и парами, и великими стадами, и ничто не препятствовало их пропитанию, их играм и размножению. Но вот однажды человек отважился на кита напасть и скоро убедился, что, при всей своей мощи, это чудовище обычно бежит от врага, ловкости и сноровке которого не может противопоставить свою громоздкую силу. И, кроме того, человек увидел, что китовая ловля доставляет богатую добычу, не сравнимую ни с каким другим промыслом.

Украшения старинных военных уборов и женские наряды требовали в то время огромного количества китового уса, и цена на него была столь высока, что в Голландии он был причислен к наиболее дорогим иностранным товарам, вместе с индийским перцем и мускатным орехом. Но большие прибыли получались и от сала китового и даже от китового мяса, употреблявшегося в пищу. Поэтому началось великое истребление китов, в котором участвовали купеческие компании многих наций. И китов, преследуемых и настигаемых всюду в их убежищах, стало значительно меньше в теплых морях; добывать этих морских исполинов уже нужно было в малодоступных и суровых странах, где многие месяцы царит беспрерывный мрак или мерцает лишь слабый свет. Отныне только в этом царстве вечного мороза гарпун со свистом прорезал плотный от холода воздух и люто вгрызался в китовую спину. И сюда, в Ледовитое море, к Шпицбергену, на Груман, направляли теперь штурманы ход кораблей, и к тому же Груману гнал крепкую лодью Еремея Окладникова старый кормщик Алексей Тимофеич.

В холодных этих странах мореходов всегда ожидали великие опасности и тревоги. Ещё в 1555 году царю Иоанну Грозному сообщили, что у мурманского берега поморы наши увидели два корабля, которые стояли на якорях в становищах. На кораблях этих было много товаров, но люди на них были все мертвы. Сам капитан, английский мореплаватель Гюго Виллоуби, замерз на берегу, в шалаше, сидя за корабельным журналом.