Берзарин

— Начальство наше советует таким фантазерам заново переписать свои анкеты, убрать вранье, — сказал полковник. — Вот, например, в автобиографии генерал Конев написал, что он вышел из крестьянской среды, из семьи бедняка, сельского пролетария. А потом из доносов выяснилось, что у его деда была бакалейная лавка, был большой дом. Потому-то Ваня и окончил земское училище. И вот Ивану Степановичу пришлось пересочинять свое жизнеописание в духе социалистического реализма.

Николай Эрастович, слушая кадровика, подумал:

«Слава богу, ко мне это не относится. Я не революционер. До армии состоял учеником в типографии. Там, вместе со всеми печатниками, ходил по праздникам на митинги, демонстрации. Слушал горлопанов, пел боевые песни, хватал и раздавал толпе листовки и прокламации. Приходили к нам в цех люди с улицы, чаще всего, чтобы раздобыть подходящей бумаги для самокруток. Вместе с бумагой мы дарили им агитки.

Понимаю, что подобная детская самодеятельность не есть сотворение пролетарской революции».

Берзарин помнил содержание собственной биографии, написанной в 1936 году, которая подшита в досье. А написал он тогда следующее:

«…В забастовках, стачках активного участия не принимал, на рабочие демонстрации ходил, и обе революции прошли у меня на глазах, активно собирал листовки, разбрасываемые по городу, и передавал рабочим, матросам и солдатам…»

— Вам, товарищ генерал, — сказал полковник Пивень, — нет необходимости перелицовывать свое жизнеописание. И это очень хорошо. Именно за правдивость, за профессионализм, за мужество вас ценит руководство.

Сообщение полковника-кадровика отчасти разогнало мрачные мысли Николая Эрастовича. От них не осталось и следа, когда он услышал, что есть возможность познакомиться с Александром Корнейчуком [27]и Вандой Василевской. Они придут в наркомат, им нужны какие-то материалы по армейской тематике. Затрещал телефон, кадровик поднял трубку, и Николай Эрастович понял, что гости уже в приемной управления.

Корнейчук! Николай Эрастович как-то видел на хабаровской сцене его пьесу «Гибель эскадры». Вещь ценная. Что касается Ванды Василевской, то ее имя в Советском Союзе знали. Польскую писательницу, приехавшую в нашу страну, приняли радушно. Варшавянка стала своей…

Чтобы свободнее чувствовать себя в военном ведомстве, и Корнейчук, и Ванда Львовна оделись соответственно. Василевская была в голубой униформе летчицы с четырьмя шпалами в петлицах. Корнейчуку очень шла униформа дипломата, он преподавал в дипакадемии. А Ванда Львовна числилась пропагандистом военного отдела ЦК партии. Любимцам народа давали тогда высокие чины и звания. Ванда Львовна и Александр Евдокимович выразили искреннюю радость, узнав, что перед ними герой КВЖД и озера Хасан. Ванду Львовну поразило, что человек в таких летах уже с генеральскими звездочками.

— Он так и просится в твои пьесы, — сказала Ванда Львовна, обращаясь к своему сердечному другу.

— Думаю, что такая пьеса уже есть в моей чернильнице, — ответил Корнейчук. — А сегодня давайте, друзья, пойдем во МХАТ. У меня есть билеты. Там чеховские «Три сестры». И в роли Тузенбаха — сам великий Качалов [28]!

Когда закончился визит гостей и распрощались с ними, полковник отвез генерала Берзарина на дежурной эмке в гостиницу, чтобы тот смог немного отдохнуть перед посещением театра.

Николай Эрастович, не задерживаясь в Москве, на другой день уехал по железной дороге в свою армию — в Бологое. Там его встретил начальник штаба армии полковник Ярмошкевич.

Всю ночь они провели в штабе. Из информации штабников Берзарин уяснил, что, в общем-то, части и соединения армии укомплектованы неплохо. Техническая оснащенность тоже в удовлетворительном состоянии. Но есть черная дыра: отсутствуют средства ПВО. Нет зенитных орудий, нет истребителей-перехватчиков. Нет техники для постов воздушного наблюдения… Надо срочно спасать положение! «Эх, дубинушка, ухнем! — горестно размышлял Берзарин. — Будем отбиваться от воздушных пиратов залповым огнем из винтовок. Да и обычный “максим” можно приспособить для стрельбы по воздушным целям».

…Только на третьи сутки после Москвы Николай Эрастович снял сапоги и нашел время нормально поспать. Но в постели он сразу же погрузился в атмосферу МХАТа, его «Трех сестер». Сновидения начались с полыхания огня. Пожар тот же, что в чеховской пьесе, но уже от бомбардировок люфтваффе. Варшава, Париж, Лондон познали море огня. В сердце появилась тревога. Переживания… Зачем они генералу? Противен ему и скулеж сестер Прозоровых: «В Москву! В Москву! В Москву! Отвезите нас туда!» При их хроническом безделье и в Москве их душам не найдется спасения. Прав Качалов-Тузенбах, барон, утверждая, что спасение — в труде. Даже если этот труд — изготовление кирпичей на заводе.