Бес идет за мной

– От госпожи жены. Из стога и… из шалаша. В дни не лучше, чем теперь.

– И они могут быть еще хуже? – проворчал Чамбор.

– Что ты знаешь о жизни, парень!

– С вашего позволения, я препоясан…

– Отцовым ремнем по жопе. Меч потерял в битве, представьте себе, суки и ухваты!

– По коням! – крикнул Бор. – Подальше отсюда! Нет времени!

Они то и дело оглядывались на юг: не покажется ли на пути в Монтанию орда. Но там были лишь подобные им беглецы, порой скачущие на север, а иной раз – молящие о милости, о коне и о том, чтобы их взяли в седло. Ворштил отказывал. Грозил мечом, да и настроение у него было мерзкое: в любой момент могла пролиться кровь.

Чамбор уходил будто во сне. Еще утром он был препоясанным рыцарем, принимал участие в атаке, видел, как гибли люди, как пали, прошитые стрелами, двое пахолков, взятых из Дедичей на войну. И вдруг он стал беглецом; в то время как… должен бы стоять в битве, оставшись там, на Рябом поле. И он даже хотел, стоял с мечом Ворштила, пока… его не подхватила волна бегущих. Конь понес вместе с остальными. По крайней мере, так он себя убеждал, поскольку, хочешь не хочешь, а ровно так же легко, как был героем, он стал трусом. Чувствовал себя девкой, что преждевременно утратила девство. Убежал… О Праотец. Как же это? Ведь он выигрывал на турнирах, и не было в Дедичах никого отважнее. Шел с копьем в лес на волка, с рогатиной – в пещеру на горного медведя. Выбивал рыцарей из седел как детей из коляски. А теперь? Убегал… Почему?

К утру их осталось пятеро. Конь оруженосца сдался, замедлился, не смог идти за ними; лег на бок и застонал, не желая вставать.

Они просто оставили оруженосца – безоружного, потому что ранее тот сломал меч в битве. Пожали по очереди руки; Чамбор даже не знал его имени, но отвязал от луки седла и отдал свой бурдюк с квасом. Уезжал рысью, последним, оглядываясь на несчастного, что одиноко стоял у своего коня, но не решился остаться с ним на верную смерть. Раз уже сломленный на поле битвы, Чамбор по-прежнему ощущал страх.

Но превозмог, взял себя в руки. Развернулся и подъехал к безоружному оруженосцу, вынул меч Ворштила, заткнутый за пояс, и подал с коня, рукоятью в сторону парня.

– Держи.

– Господин, вы… сами без него не сумеете сражаться.

– Куплю себе другой в Посаве, – прохрипел Чамбор. – Бери, чтобы умер, как подобает мужчине, если вдруг они до тебя достанут. Бывай.

Кони едва шли, а люди начали избавляться от частей доспехов. Сбрасывали шишаки, нагрудники, кольчуги за пять и больше гривен. Только мечи оставляли у седла.

Все время они встречали и обгоняли беглецов. Из уст в уста переходили рассказы, один невероятнее другого. Говорили, что спасся палатин Младшей Лендии и что он собирает рыцарство, чтобы дать отпор. Рассказывали, что король Лазарь погиб и хунгуры носили его голову на копье. Другие утверждали, что он сдался и заключил мир, оставаясь пленником кагана. Третьи добавляли, что князь Дреговии принес унизительные клятвы на теле убитого властелина, а господари Подгорицы и Монтании сбежали. Что орда идет по их следу, оставляя за собой только небо и землю.

И самая страшная весть, от которой у Чамбора сжимались кулаки, – что ярость кочевников не знает границ, потому что Милош Дружич коварно убил их великого кагана. Юноша слушал это словно в бреду. Что пришло дяде в голову? Что его изменило? Почему… он решился на такое?

Хунгуры близко! Орда идет!

А потому они убегали – на север, прямо в рваный вал гор, который маячил при свете Княжича впереди, открывая отчетливую косую щербину в месте, где сквозь этот вал пробивалась Санна. Только бы подальше! За Южный Круг, за Нижние Врата, за горы. Передохнуть, собраться с силами, выжить.

Коней от вечнозеленых лугов по ту сторону жизни отделяло немного. За ночь скачки они исхудали, бока запали, а кости на задах выпирали из-под кожи. Подпруги оставили потертости, из которых сочились кровь и гной.

Наконец утром, когда взошло и пригрело солнце, они увидели перед собой контур Нижних Врат. Горы – мощные, скрытые в синеве рассвета, испещренные пятнами снега и зеленоватыми полосками высокогорных лугов и полонин, расступались, словно мрачные великаны. Выпускали меж своими массивами серебристую широкую ленту Санны, что переливалась и шумела в камнях. Вверху вставала четырехугольная каменная башня, накрытая стройной остроконечной крышей: главенствовала здесь. Будто ласточкины гнезда, ее облепляли галереи, поддоны, деревянные пристройки; бойницы глядели суровыми черными глазками из-под крытой гонтом крыши.