Бес (СИ)

Хотя сейчас я был уверен: ни хренааа… сейчас она помнила обо мне каждую минуту своей жизни. Каждую ничтожную секунду, в которую ее ломало от неизвестности и страха. И мне нравилось думать о том, что она боится. Смешно. Когда-то я готов был выдрать собственное сердце из груди и преподнести ей, только чтобы доказать, что не причиню вреда, чтобы никогда не увидеть и проблеска боязни в зеленом мареве ее глаз. Сейчас? Сейчас я наслаждался этим зрелищем. Перематывал камеру наблюдения, увеличивал изображение и, поставив запись на паузу, застывал перед монитором в поисках того самого страха… а после впадал в состояние, близкое к оргазму, когда находил. Ведь в этом и заключается самая настоящая власть над человеком. Не в клетке, не в поводке или ошейнике, не на конце иглы. Нет. Это в страхе. Даже если она за километры от тебя. Даже если между вами города, страны и долгие годы разлуки. Страх. В нем и только в нем одном моя власть над ней. Я поддерживал его в девочке все это время. Мне с некоторых пор катастрофически мало просто ее тела. Мне душу ее надо. Вытрясти. До крошки всю. До последней капли высосать, опустошить. Ее тело… оно ничем не отличается от тысячи таких же. Все дело в яде внутри нее. Том, что делает это тело тем самым моим наркотиком, той самой моей гребаной одержимостью, которая выкручивала изо дня в день все эти годы.

— Александр Владимирович, — Мороз развернулся у самой двери, — не ест она ничего. Римма завтрак ее к ужину выносит, а ужин — следующим утром.

— Хорошо. Можешь идти.

Упертая ведьма. Впрочем, разве я ожидал, что с ней будет иначе? И ведь меня заводила эта игра. Заводила, и в то же время я начинал подсаживаться теперь не только на эту дрянь с глазами русалки, но и на любую информацию о ней. Звонил из Питера или из Берлина на остров, чтобы услышать от Риммы, как она провела день. И плевать, что каждый следующий звонок был похож на предыдущий, за исключением названий блюд. Мне просто нужно было услышать, что она проснулась, что она в том же месте, заключенная в моей клетке, в моей власти.

Включил снова монитор, приближая лицо к экрану и глядя на сидящую на кровати женщину. Она похудела и очень сильно. Стала почти прозрачной. Ее колотит… словно от холода… и я отбрасываю мысли, что не от него. Что это начинается ломка. Да, я знал, что она баловалась чертовой травкой и не только. Дьявол, я пару раз ее обдолбанную вытаскивал из ночных клубов. И я запомнил каждую такую ночь, а она нет. Я запомнил непреодолимое желание свернуть ее шею за то, что посмела связаться с дурью, запомнил ощущение гадливости от каждого прикосновения к ней в этот момент… и в то же время привычный трепет. Так, наверное, конченые сектанты дотрагиваются до икон. И приходилось стискивать зубы до зубовного скрежета, напоминая себе, каким гребаным еретиком я стал.

Потом я откопал ее настоящего "поставщика". Он визжал подобно жалкой свинье, пока я отбивал его свисающие дряблые бока, но все же отрицал то, что дает Ассоль наркоту. Пока я не наступил на его жалкий отросток между ног. Давил носком туфли крошечные яйца и слушал, как он, захлебываясь слезами и хватаясь короткими пальцами за удавку на толстой шее, рассказывал, что и как часто приносил своей протеже.

Потом именно этот трусливый кретин поможет мне организовать похищение Бельской. В обмен на свою никчемную жизнь. Правда, мне всегда было смешно, когда подонки, типа него, так искренне полагались на чью-то честность. Вроде бы сама их гнилая, прожженная натура должна отвергать саму ее сущность. Логично же? Но нет. Человек был и всегда будет самым жалким из всех существ. Иван Федорович Басманов, продюсер актрисы Бельской, был едва ли не самым ничтожным из них. Ублюдка полоснули по горлу, как только Ассоль села в мой самолет. Просто никто не смеет портить мои вещи. А эта мразь все же осквернила мою самую драгоценную, самую важную на свете игрушку.

И сейчас я смотрел, как она загибается на кровати, то обхватывая себя тонкими руками и съеживаясь, то выгибаясь назад и начиная метаться по постели. Иногда казалось, она выкрикивает что-то. Я смотрел видео без звука, но предпочитал думать, что зовет меня. Скорее всего, проклинает. Наплевать. Для меня тоже ее имя давно стало анафемой.

Римма говорила, что подобные приступы случались не так часто. Нарколог, которому я показал запись и результаты анализов девочки, уверила, что на данной стадии с ее зависимостью возможно бороться. Да, я привел врача для этой лживой дряни, потому что игра против слабого соперника не представляла никакого интереса. Так, по крайней мере, я уверял себя.

* * *

— Мне кажется, мы вышли на след, — спокойный голос Стаса на том проводе периодически искажается надоедливыми шумами в трубке.

— Почему ты думаешь, это она?