Бес смертный

– Кстати, а что ты к этой семье-то так прирос? – спросил Карл Фридрихович, шагая рядом со мной и указывая путь; мы продирались через какие-то кусты, брели по кочкам и, кажется, грядкам.

– К какой семье?

– К какой семье, – повторил куратор. – Где ты сегодня был?

– У девушки.

– Ну. И кто эта девушка?

– Откуда я знаю. В кабаке снял…

Говорить о том, что не я ее снял, а она меня, я не хотел.

– Серьезно? – спросил куратор, останавливаясь.

– Абсолютно.

– То есть ты хочешь сказать, будто не знал, что эта девочка – дочь покойной Татьяны Викторовны Штамм, с которой ты тоже недавно весело проводил время?

– Во дела, – сказал я. – Подожди. – Машинально я перешел на «ты». – Это надо обдумать. Это так сразу мне не переварить. Это, мне кажется, неспроста. Это ты меня, Карл… Ты меня удивил.

Семь пятнадцать ровно

Унылый вислоухий бомж прошел мимо, пахнув на меня тоской и болезнью. Бомж, если он хочет чего-то достичь в жизни, ну, например, раздобыть бутылку на вечер, обязательно должен улыбаться. Хмурым и злым бомжам не подают, от них стараются побыстрее отделаться. Стараются побыстрее пройти мимо или вмазать по опухшей от нездоровых почек харе.

На улице, кроме бомжа, никого не было – я даже обернулся и проводил его взглядом. Сейчас мы с ним были из одной команды. Из тех, кто на улице. Другая команда сидела дома.

Я подумал, что доволен своей командой, пусть сейчас в ней только я и бомж. Команда ведь не предполагает интима. Так что от бомжа я могу держаться на расстоянии. А что до команды, сидящей по квартирам, – жизнь ее членов меня не устраивала.

Нет, не в том дело, что они, уткнувшиеся в экраны или дремлющие на диване, были бизнесменами или рабочими. Я сам был и рабочим, и бизнесменом, даже пожарным был. Меня не устраивала одна жизнь. Я не хотел быть всего-навсего только рабочим, только бизнесменом, даже только музыкантом.

Вот взять бомжа – у него этих жизней, как минимум, две. Родился он, очевидно, еще при Советской власти и первую жизнь прожил инженером, работягой, продавцом, неважно, – жил, как и все. В отдельной квартире или коммуналке, от зарплаты до зарплаты или еще прирабатывал, выпивал или нет – это частности.

А когда отлаженная система рухнула, он продал комнату-квартирку, или ее отобрали, да бог знает, что там наворотил бедолага, ошалевший от свалившегося на голову капитализма. И – на тебе, пожалуйста, другая жизнь, совершенно другая, ничего общего с первой не имеющая. Как на другой планете оказался дядька. История его может быть совершенно иной, но суть одна: нынешний бомж живет вторую жизнь. А я?

У меня множество жизней, и они идут не последовательно, а наползают одна на другую, я двигаюсь в них с разной скоростью, но в каждой из них я – это все тот же я. Парень по фамилии Брежнев, который к старости стал известным рок-музыкантом.

Самая длинная, самая монотонная моя жизнь была школьной, и мне до сих пор жаль этих долгих лет, по которым я тащился, переваливая из класса в класс, вовремя вставая и вовремя ложась, отсиживая положенные часы в школе и болтаясь летом по пионерским лагерям.

Все было расписано от начала до конца, и будущее напоминало расписание пригородных электричек. Последняя после полуночи, а потом – все. Тьма, и ни в одну сторону поезда не идут.

Если бы я не услышал в одиннадцать лет «Битлз», так бы и катил сейчас – на какой? – на предпоследней электричке в какую-нибудь очередную унылую дыру, к своей предпоследней, да хоть бы и предпредпоследней станции, на которой – что? А ничего.

Ветхий домишко на грязной улице, тощие дворовые собаки и соседи, целыми днями цедящие жидкий тепленький чай. Предпенсионный возраст, брюзжание и болезни, прострелы и простата, капли на красном носу зимой и весенняя аллергия, дома пижама и газета, на улице черное глухое пальто и прогулки за недорогой колбасой, телевизор и сослуживцы, разговоры о политике, и уже почти на равных с начальством – еще бы, столько лет на одном месте, а выгнать уже не выгонят, поздно гнать, скоро последняя электричка.

В метро – наглые подростки с красными, синими и зелеными волосами, в мое время такого не было, не уступают место пожилому человеку, уши забиты пробками наушников, работать надо, а не болтаться по улице в разгар рабочего дня. Свои дети, дерзящие и равнодушные, пропадающие по ночам неизвестно где.

Валидол и пустырник, ноги в ведре с раствором горчицы, стал плохо слышать, вставная челюсть, пигментные пятна на лысеющей макушке. Сын сидит на телефоне, каждый день нужно подниматься по лестнице на пятый этаж, одышка, сквозняки; носки, протертые до дыр на больших пальцах, но еще хорошие, выбрасывать нельзя; теплое молоко. Ладони пахнут подмышками, все время хочется писать, а в туалете курит сын. Задерживают зарплату и халтурят, в наше время так не халтурили, автобусы с каждым годом ходят все реже.