Бес смертный

Полувечная шла первой – она знала заведение явно не хуже меня. Один Зуб исчез сразу, растворившись в толпе ярко раскрашенной молодежи – штаны, волосы, ботинки сверкали химически-зеленым и ядовито-желтым. В пестроте парней и девчонок Один Зуб сначала выделялся, возвышаясь над толпой, как айсберг среди остатков «Титаника» – бальных платьев, ореховых стульев и зубных щеток, плавающих по черным северным волнам, – а потом исчез, утонул, всосался в месиво причесок, отложных воротничков и длинных, модных в этом году курительных мундштуков.

В клубе с момента моего последнего посещения кое-что изменилось. Сцена теперь была отделена от зала стальной решеткой, этаким заборчиком по грудь среднему мужчине. Швырнуть бутылку на сцену поверх такого заборчика легко, а вот перелезть через него и танцевать на сцене, мешая музыкантам, учитывая то, что в зале толкались три монументальных охранника, – практически невозможно.

Недалеко от сцены на возвышении-ступенечке стоял столик – сейчас он пустовал. Вероятно, такое место устроили для особенно важных гостей, подумал я и прошел к стойке бара.

Коля – бармен лет двадцати пяти, накачанный как респектабельный педераст и пахнущий туалетной водой, которую мы с Майком однажды пили (в дни нашей юности мы еще и не то пили), – молча поставил передо мной бутылку водки. Когда я полез за деньгами, он махнул рукой и ушел куда-то в сумрак, в котором терялся конец полированного прилавка.

Взяв со стойки бутылку, рюмку и пепельницу, я спокойно отправился к столику для дорогих гостей. Не потому, что считал себя таким уж дорогим здесь гостем, просто свободных мест во всем помещении клуба не было. Действительно, мой Марк был популярной персоной, раз столько народу пришло на его концерт.

Я заметил, как Света Полувечная подошла к двери, ведущей за кулисы, то бишь, в гримерки, – никаких кулис здесь и в помине не было, – оглянулась, увидела меня, махнула рукой – мол, я сейчас – и скрылась в кулуарах.

Ну и ладно. У нее работа, у Марка работа – не буду лезть, не буду мешать.

Я устроился за пустым столиком – сцена отсюда просматривалась лучше некуда – и налил себе первую рюмку.

– Ты сам не знаешь, чем занимаешься, – проглотив водку, услышал я голос Кирсанова.

Я посмотрел в сторону источника звука.

Кирсанов сидел за соседним столиком (уровнем ниже, мой стол был единственным, стоявшим на возвышении) спиной ко мне. Напротив него, выложив перед собой локти и уперев в них подбородок, полулежал Дюрер – известный рок-журналист старой закалки, мой ровесник, иногда зашибающий сумасшедшие деньги, иногда – едва ли не побирающийся, но принципиально не желающий войти в штат какой-нибудь мощной желтой газеты и иметь стабильную зарплату.

– Да ладно, – мотнул кудлатой головой Дюрер.

– Ничего не ладно! – вскричал Кирсанов.

Он был уже очень сильно пьян. Неудивительно, что он исчез тогда на Литейном, – в таком состоянии человек передвигается в пространстве и времени не по прямой, а зигзагообразно, причем зигзаги его непредсказуемы и зачастую необъяснимы. И уж, конечно, неописуемы.

– Ты имеешь дело с энергией такой силы, с такой сумасшедше мощной вещью, что я могу только завидовать… Завидовать тому, как тебе, как вам всем повезло…

– Да уж, повезло. Брось ты, – уныло отвечал Дюрер. – Ничего особенного. Подумаешь, на гитарах ребята играют. А я-то и вовсе не играю.

– Ты причастен, – значительно сказал Кирсанов. – Это главное. Я тоже был причастен когда-то. Когда с Кузей играл. Но тогда я не понимал всей этой штуки.

– Да какой штуки-то?

– Музыки. Я вот сегодня половину дня болтался с Кузей.

– Да? И как он? – Дюрер поднял голову, и в голосе его я услышал искренний интерес.

О неудачниках всегда слушать интересно. Всегда радостно знать, что кому-то еще хуже, чем тебе. Эта подленькая штука сидит глубоко, и бороться с ней, искоренять ее – бесполезно. Лучше всего смириться и принимать как данность. Говорить себе: «Нехорошо это, некрасиво» – и на этом успокаиваться.

– Да плохо он, – вздохнул Кирсанов. – Пьет. Совсем нищий.

Постойте-ка, подумал я. Что он несет? Он со мной полдня проболтался, и никакого Кузи с нами не было. Кузя был предметом разговоров, не более того. Кузя был ожившим на миг воспоминанием, ключом, открывшим дверь в прошлое, которое нахлынуло на нас с Кирсановым через эту дверь и таскало по городу из одного бара в другой. Это был я, а никакой не Кузя!

– Понимаешь, я вижу эту силу, которая его перемолола. Перемолола и уничтожила. Он повел себя неправильно, и она его просто смела.

– Да брось! Водка его смела и перемолола, а никакая не таинственная сила. Сколько таких – посмотри на улицу. Всех таинственная сила убрала из жизни?

– Знаешь, я иногда думаю, что да. Что каждый не справился со своей миссией, и миссия выбросила его на помойку. Это жестоко, но так, наверное, все и происходит. Только я не об этом…