Бес в серебряной ловушке

Взяв со стола смотанную тетиву, Годелот на миг остановился, машинально водя пальцами по гладким волокнам. Придет ли Пеппо в воскресенье на условленное место? Его необходимо предупредить, рассказать ему об этом нелепом обыске… Да и попросту хочется увидеть поганца и убедиться, что он цел и невредим.

Колокол раскатил в ночной тишине густой звон – до рассвета оставалось около трех часов. Сталкиваться с хозяином не хотелось, но и бродить по ночной Венеции было неразумно, потому кирасир опустился на колченогий табурет, налил в кружку воды, нетерпеливо взглянув в темный провал окна. Поправил закопченными щипцами чахлый свечной фитилек, раздумывая, не скоротать ли время за чтением. И тут же вспомнил, как неловко обращался со свечными щипцами отец. В его крупной могучей руке они казались забавно маленькими, свеча обычно гасла, а мать вновь зажигала ее головешкой из печи.

– Уго, ты ровно медведь! – со смехом говорила она, отбирая у отца щипцы, а тот гулко хохотал, уверяя, что девичьи игрушки не для мужских рук.

…Годелот встряхнул головой. Воспоминания следовали по пятам, вкрадчиво завладевая им, стоило лишь на миг отпустить узду самообладания. Как яростно и убежденно клеймил он Пеппо за неуживчивость и нежелание разомкнуть броню своей обособленности! А ведь в чем-то тетивщик был прав. В зыбком и ненадежном мире любая привязанность делает человека уязвимее. Счастье любви, дружбы и даже простой симпатии всегда сполна оплачивается страхом потери. «Блаженны нищие духом…» Отчего-то прежде он не замечал подспудного смысла этих слов.

В отличие от Пеппо, годами боровшегося с недугом умирающей Алессы, Годелот почти не помнил, как уходила его мать. Тиф сгубил ее быстро, и сын, отправленный к родне прочь из зараженного дома, даже не успел проститься с ней. В памяти сохранилась лишь иссушающая тревога, только усиливавшаяся день ото дня, когда тетушка, пряча глаза, уверяла: «Терезия уже почти здорова, обожди, милый, скоро повидаешься».

А потом настал день, когда пришел отец, и Годелот все понял, едва услышав на крыльце его шаги. Обычно по-солдатски четкие, в тот раз они были грузными и тяжелыми, будто отец пошатывался под непосильной ношей. Он так ничего и не сказал, только крепко обнял сына, притискивая белокурую голову к своей необъятной груди. И Годелот тоже ничего не спросил, слыша ответ в эхе надсадного хрипа и гулких ударах отцовского сердца.

Следующие дни прошли для девятилетнего Лотте почти незаметно, растворенные в слезах. И сейчас они были подернуты мутной дымкой, только скрип ступенек крыльца под тяжелыми шагами отца запомнился ясно, словно только что услышанный.

…Шотландец тихо выругался, потирая пальцами уставшие глаза. Когда уже наступит это чертово утро? И тут же насторожился. Скрип шагов по-прежнему раздавался в рябящей полузвуками ночной тишине.

В траттории никогда не бывает по-настоящему тихо, и в другой раз Годелот не обратил бы внимания на этот мерный скрип. Но время, проведенное с Пеппо, не прошло даром. Тот с ходу распознавал людей по шагам, указывая другу на десятки примет и отличий. И сейчас шаги на лестнице показались Годелоту совсем не похожими на обычную обывательскую поступь.

Шотландец невольно встал, а звуки уже приблизились к двери. Уверенный стук ворвался в тишину комнаты, а за ним последовал негромкий властный оклик:

– Именем святой католической церкви! Благоволите отворить!

В ту эпоху люди были храбрыми, а человеческая жизнь – дешевой и хрупкой. Но эти грозные слова неизменно повергали в трепет любого, за чьей дверью ни были бы произнесены. Вот и Годелот ощутил, как откуда-то из самого нутра поднимается омерзительный холодок. Но не открывать нельзя. Собрав мужество в кулак, кирасир распахнул дверь. На пороге стоял невообразимо худой монах в доминиканской рясе, за ним возвышались фигуры двух солдат.

– Годелот Мак-Рорк? – сухо вопросил доминиканец.

– Я самый, – проговорил шотландец, подавляя инстинктивное желание шагнуть назад.

– Вы арестованы по распоряжению суда святейшей инквизиции. Вам надлежит следовать за нами.

Годелот замер. После вчерашнего обыска он ожидал… чего? Нападения, вызова в Патриархию… да чего угодно, но не ареста.

– Вы, должно быть, обознались, господа. – Он старался говорить спокойно. – Я в городе недавно и не имел никаких неурядиц со святой церковью.

– Следуйте за нами, юноша, – бесстрастно повторил монах. – Если имеет место ошибка – вас отпустят еще до рассвета. Однако если вы вздумаете сопротивляться – разговор будет иным. Отдайте оружие.

Отступать было некуда. Позади было лишь окно, в которое с трудом удавалось просунуть голову, впереди стояли вооруженные солдаты. Секунду поколебавшись, Годелот отстегнул скьявону и, сжав зубы, протянул одному из солдат. Монах кивнул, отступая в сторону, кирасир почувствовал, как ему крепко стягивают за спиной локти, и конвойные подтолкнули арестанта к лестнице.