Бес в серебряной ловушке

Кирасир не без запальчивости сдвинул брови:

– Я взял его с собой, когда он умирал у обочины, как бродяга. Предложил помощь и защиту, кормил из своих средств. Мы вдвоем дошли до Венеции, куда слепому одному было не добраться. Оказавшись же в городе, Пеппо даже не простился со мной. Он просто исчез, не погнушавшись украсть одну из моих книг и аркебузу.

К горлу подступила горечь. Прости, дружище…

Монах подобрался, подаваясь вперед:

– Неужели? Вот уж поистине черная неблагодарность. Только чем же вы тогда объясните ту странную и трогательную заботу, что мерзавец проявил к вам, оставив в вашей с ним комнате более тридцати тетив? Я человек невоенный, Годелот, но знающие люди подтвердили при обыске, что тетива преотличной работы, из хорошего материала и вовсе не дешевая. Ваш нечистый на руку попутчик сделал широкий жест, оставив ее вам.

– Тетива уже не его, святой отец, я купил ее по поручению моего синьора.

Годелот и сам прекрасно понимал, что отговорка эта пустая, но другая упорно не приходила на ум. Доминиканец понимающе покачал головой.

– Вы слишком молоды, друг мой, а потому все еще не испорчены, – с неожиданно вернувшейся мягкостью проговорил он, – тонкое же мастерство лжи приходит лишь с годами. Прекратите фарс. Ваш друг Пеппо покинул вас, но не клевещите на него всуе. Я готов допустить, что Господь усовестил нечестивца и он оставил тетиву по забывчивости или порыву. Но, Годелот, – тут доминиканец поднял со стола плетеный кожаный шнур с несколькими черными волосами, застрявшими в узлах, – никогда обокраденный и преданный в лучших побуждениях человек не станет терпеть около себя личных вещей предателя. Этим шнуром Джузеппе перевязывал волосы, а потом забыл его в траттории, верно? Вы же бережно смотали его, положив в свою суму вместе с собственными вещами, будто собираясь вернуть владельцу. Значит, вы планировали встретиться с ним, не так ли?

Шотландец устало вздохнул. Он впервые чувствовал себя ничтожным, насквозь прозрачным насекомым. Подросток был твердо уверен, что проклятый доминиканец блефует, додумывая все, чего не знал наверняка. Но все его попытки выскользнуть из сетей хитроумного, проницательного паука в рясе неизменно разбивались об очередной каверзный вопрос, отыскивавший брешь в любом аргументе.

– Вы устали, Годелот, – спокойно заметил Руджеро, – и наверняка голодны. Ответьте мне начистоту, и допрос будет окончен. Где вещь, доставшаяся вам от убитого вами отца Альбинони?

Шотландец глубоко прерывисто вдохнул:

– У меня. Ничего. Нет. И пастора я не убивал.

Монах покусал тонкие губы.

– Друг мой, – ровно промолвил он, – я не алчу ваших страданий. Но в протоколе, что ведет брат Лукка, уже довольно фактов, способных привести вас к большим невзгодам. Сочувствие ереси, сокрытие богопротивных занятий вашего синьора, убитые в лесу Кампано солдаты. Ваше положение весьма незавидно, и любая новая неосторожность может еще более его осложнить.

Вы уверяете, что у вас нет личных вещей пастора. А в донесении своем упомянули, что готовы предоставить их в качестве доказательства. Это называется лжесвидетельством и карается по закону. Достаточно мне найти в ваших пожитках всего один предмет, принадлежавший пастору, – и обвинение можно будет считать готовым. А ведь священника можно убить не только из мести… Вы же шотландец. Неужели вы не слыхали сказаний про Рыжую Грир, знаменитую ведьму? Она, говорят, с помощью свежей монашеской крови преискусно лечила слепоту.

Руджеро понизил голос:

– Годелот, ваше дело плохо. Но сейчас ваша беда заперта здесь. И в моих силах не выпустить ее прочь. Отдайте добровольно то, что взяли у пастора, и я сожгу протокол в вашем присутствии. Поймите, что, если вы продолжите упорствовать, – ничего не изменится. Вас обыщут повторно и все равно найдут эту вещь. Но это уже будет называться «изъятием» и тоже попадет в ваше дело. Как вы думаете, что случится с вами, если в протоколе вашего допроса будет упомянут найденный у вас еретический артефакт?

Кирасир уже готов был что-то ответить, как язык вдруг онемел, словно примерзая к нёбу. Окровавленный лоскут рясы с завернутой в него серебряной вещицей. Однозначное доказательство, к которому можно приплести что угодно, от убийства и до колдовства. Пеппо, Пеппо, а ведь ты предупреждал!..

А шантажист склонил набок голову, ожидая, не добавит ли арестант еще что-нибудь. Но юнец хранил молчание, только упрямо сжались губы. Руджеро шагнул чуть ближе, и легкая улыбка коснулась глаз: мальчишка был напуган. Испарина поблескивала на открытом лбу, а пуговицы колета тускло замерли, выдавая попытку сдержать участившееся дыхание.

– Будь по-вашему, – вкрадчиво промолвил монах. – Охрана!