Бес в серебряной ловушке

Пышная, шумная, кичливая Венеция была для него чужой и непонятной. В первый вечер после ухода Пеппо кирасир решил было сгоряча напиться. Но, с десять минут проторчав в раздумьях у стойки, Годелот вдруг почувствовал, что залить дурное настроение вином не удастся, а случайные знакомства за кружкой все равно не заменят ушедшего друга. Он вышел из трактира и долго бесцельно бродил по улицам.

Зачем вообще оставаться в этом муравейнике? Ему больше некого разочаровывать, так отчего не пойти по отцовским стопам? Солдатом удачи под командованием какого-нибудь оборотистого кондотьера можно поглядеть мир, а одиноких молодых вояк вроде него всегда охотно вербуют в наемные войска. Но эти мысли, заманчивые на свой лад, упирались в одну, не оставлявшую шотландца все эти дни. Куда подался Пеппо?

И кирасир знал, что не сможет покинуть город, где остался его отважный и беспомощный друг.

…Погруженный в размышления, Годелот поднимался по темной лестнице в осточертевшую ему комнату, удивляясь несвойственной этому часу тишине. Днем здесь часто бывало пустынно, ибо постояльцы большей частью обретались в городе, но в столь позднее время траттория всегда кипела жизнью: топот, скрип половиц, хлопанье дверей, брань и пьяные песни нестройной симфонией возвещали об окончании многотрудного дня.

Сегодня же шумный «курятник» замер в напряженной тиши, словно прислушиваясь к последним ударам дневного пульса, отбиваемым стремительно пустеющими улицами. Не слышно было ни надтреснутого говора хозяина, неизменно препиравшегося с кем-нибудь о плате за постой, ни густого голоса грузной приветливой портнихи, что всегда, слегка фальшивя, распевала за работой.

Годелот невольно замедлил шаги, ощутив укол недоумения. В коридоре, как всегда, царила непроглядная тьма, но кирасир, уже привычный к заведенным в траттории порядкам, уверенно дошел до двери, взялся за кольцо, нашаривая в кармане ключ, а дверь поддалась, обиженно скрипнув. Годелот замер. Почему дверь не заперта? Он прекрасно помнил, как поворачивал ключ в хлипком замке. Неужели Пеппо?..

Охваченный радостью, шотландец распахнул дверь, ворвался в темную комнату и тут же остановился. Секундный восторг сменился едким разочарованием. Даже во мраке юноша ощущал, что пустая комната будто насмехается над его глупым порывом. Но первый укол сожаления немедля заглушился вновь вспыхнувшим недоумением. Годелот торопливо зашарил ладонью по столу, ища огниво. Так что же, в убогую клетушку наведался вор, польстясь на оставшееся оружие?

Свеча сварливо затрещала, неохотно озарив комнату тусклым огоньком, шотландец огляделся, и брань сама собой угасла на губах.

Потрясенный Годелот стоял со свечой в руке посреди ужасающего разгрома. Он и вообразить бы не сумел, что из его скудного имущества можно учинить такой хаос.

Обе койки были опрокинуты, распоротые тюфяки стыдливо разметали по полу комковатое соломенное нутро. Оторванная от подоконника доска уродливо топорщилась остриями щепок. Еще две доски были выворочены из пола, который теперь зиял длинными черными ущельями, окаймленными лохмами пакли. Зато мушкет, вопреки первой мысли шотландца так и не заинтересовавший безымянного визитера, валялся на полу. Два арбалета и свернутая тетива по-прежнему лежали на столе рядом со шлемом убитого мародера.

Кирасир медленно поставил подсвечник на стол, снимая с плеча суму. Такой кавардак нельзя учинить бесшумно… И комнату оставили открытой, но никто из постояльцев не рискнул сунуться сюда даже за дорогим мушкетом. Вывод простой: к нему приходили с обыском. Потому-то и притихла траттория в неурочные часы. Что ж, в этом есть свое преимущество. Ведь соседи и хозяин не могут не знать, кто внушил им такой страх.

…Час спустя Годелот вернулся в комнату, зло хлопнул дверью и в полном опустошении рухнул на выпотрошенный тюфяк. Хозяин даже не высунул трусливого носа из своих апартаментов на первом этаже. На стук постояльца он пробормотал из-за двери какую-то бессмыслицу: его, мол, не касаются чужие грешки и Годелоту не след впутывать честного старика в свои подозрительные дела. Взбешенный кирасир прошел по всем трем этажам, стуча в двери. За одними царила неестественная тишина, сразу выдающая, что в комнате кто-то отчаянно притворяется отсутствующим. Из-за других его поочередно назвали иноземным прохвостом, ублюдком, грязным лютеранином и висельником. Однако все это разнообразие свелось к общему предложению убраться прочь от двери.

И лишь портниха, приоткрыв щелястую створку, опасливо выглянула в коридор:

– Ты чтой-то вычудил, служивый? – прошептала она, блестя в темноте глазами, в которых ясно читалось любопытство. – Клирики по твою душу приходили и двое солдат. Ты того, милый, поосторожней будь. Святые отцы зазря в гости не пожалуют. Ежели ты лютеранин, альбигоец, или как вас там кликать, безбожников, – так вас в Венеции хоть пруд пруди, вот со своими и хороводься. А мы люди простые, нам ваших иноземных фокусов не понять, да и не надо.