Besame mucho, клуша!

Изменение в реестр держателей акций было внесено с завидной оперативностью, выписаны новые бумаги, в которых скромно значилось имя владелицы — Валерия Константиновна Ковалева.

С тяжелым сердцем Лера передала Галине пакет документов:

— Считай это последней волей умирающего.

— Не говори ерунды.

Файл с документами исчез в известной своей выносливостью сумке Бочарниковой, и Лера испытала облегчение.

Теперь она могла полностью сосредоточиться на том, что у нее внутри.

— Лер, послушай, надо обследоваться, может, все не так страшно.

Они сидели в Галкиной трехкомнатной квартире, где были обжиты только кухня и спальня, и Галина с тревогой и болью рассматривала подругу: тени под лихорадочно блестевшими глазами, бледная, похудевшая, подурневшая, опрокинутая.

— Галь, мне страшно. Ты не представляешь, как мне страшно, — прошептала Валерия. Губы кривились, голос обрывался, как в приемнике, который ловит слабый сигнал.

— Выпьешь чего-нибудь?

— Нет. — От отвращения Лера вся передернулась.

— Ну подожди расклеиваться, Лер, ты еще ничего не знаешь наверняка. Это только твои домыслы. Не накручивай заранее. Так можно заболеть, будучи совершенно здоровым человеком.

— Ты помнишь, как у твоей мамы было?

— Конечно, — Галка тяжело опустилась рядом с Лерой, — конечно, помню.

— У меня те же симптомы.

— Голова болит, кружится и в глазах темнеет?

— Да, — прошептала Лера, давясь слезами. Галка прижала к себе подругу, и обе заплакали.

— Девочка моя, надо бороться. — Галина была слишком деятельным человеком, чтобы горевать.

— Хорошо. — Лере сейчас, как никогда, нужен был оптимизм подруги.

— У меня остались телефоны маминого врача-онколога. Профессор Батурин — прекрасный человек. Я договорюсь, он тебя возьмет к себе в отделение.

— Хорошо, — размазывая слезы по щекам, потрясла головой Лера.

— Ты еще не написала заявление на увольнение?

— Нет.

— Вот и отлично. И замечательно. Пусть Дворник оплачивает хотя бы больничные тебе.

— Ага, — поддакнула Лера. Мысли ее были далеко, с Крутовым.

Господи, что тебе стоит? Четыре года. Только четыре года — и она будет готова.

На заседании коллегии администрации присутствовало только физическое тело Крутова. Душа и мысли оставались на втором уровне скромного холостяцкого жилища, где беспокойно металась на подушках и сбивала простыни любимая женщина.

Игнатьевна сейчас, наверное, печет тонкие блинчики, мечтательно думал Василий, и взгляд его окончательно замаслился. Хотя блинчики находились под строжайшим запретом, как пагубно влияющие на работу пищеварения и вообще, Игнатьевна с завидным постоянством нарушала запрет.

Отвлекая от благостных мыслей, Крашенинников сопел в соседнем кресле, в которое с трудом втиснулся, шуршал бумажками, вертелся и толкался локтем.

— Перерыв до четырнадцати тридцати, — объявил почтенному собранию секретарь.

— Давай скорей, все разметут сейчас, останется один салат оливье, — шепнул Борисович, стартуя из кресла.

Действительно. Сильные мира сего ходко потрусили в буфет, мало чем отличаясь от оголодавших великовозрастных оболтусов в летнем лагере: похоже, в детстве вместо БЦЖ им привили привычку работать локтями.

Борисович, пыхтя, теснил конкурентов пузом.

Погруженный в воспоминания, от которых ускорялся пульс, Крутов сложил в кейс пресс-релиз, увесистую пачку сопутствующей макулатуры и блокнот, в котором накалякал несколько рожиц. Если он и испытывал голод, то совершенно другого рода.

По счастью, предсказание Борисовича не сбылось.

Выбрав мясо по-французски и зеленый салат, который Борисович тут же обозвал «силосом», Крутов устроился за столом и вяло ковырялся вилкой в тарелке.

Зато Крашенинников не страдал отсутствием аппетита. Василий только хмыкнул, насчитав семь блюд.

— Отвянь, — в ответ на ухмылку приятеля цыкнул Борисович, — скажи-ка лучше, что это у тебя глаз так блестит? Лямур-тужур?

— Тужур, тужур, — не удержался от улыбки Василий.

— Тебе вообще есть не обязательно, ты сыт любовью.

— Завидуешь?

— Завидую, — не стал лукавить basso profondo.

— Влюбись, кто тебе не дает?

— Не всем же так везет.

— Это правда. — Мечтательный взгляд Крутова переместился за окно с вертикальными жалюзи приятного кремового оттенка. — Чаще случаются неожиданные вещи, чем ожидаемые. Кто это сказал? Плавт?

— Что делается, — хмыкнул Борисович. — И чего это тебя так прет? Баба как баба, интересно, что ты в ней нашел?

Крутов перестал жевать и по неясной причине насторожился. Неприятное предчувствие зародилось под сердцем, распространилось со скоростью стихии по организму и отдалось легким покалыванием в пальцах.

— Это ты о ком?

Увлеченный телятиной по-веронски, Борисович не обратил внимания на сторожевую стойку Василия:

— Ну, эта чухонка, журналистка Ковалева — что ты в ней нашел?