Бесчестие миссис Робинсон

— Никогда, — отвечал Эдвард. Он добавил, что однажды целомудренно поцеловал ее. — В октябре пятьдесят пятого года она приехала с одним из своих сыновей, и мы с моей тещей встречали ее в зале, в присутствии многих других людей. Зал также является и бильярдной комнатой. В тот раз я ее и поцеловал. Объясню вам почему. В сентябре предыдущего года мы с женой очень хотели свозить наших детей на море для перемены обстановки, но были слишком заняты, чтобы отправиться самим, и миссис Робинсон любезно вызвалась их сопровождать. Так она и сделала, и по возвращении ее в Мур-парк я приветствовал ее, как заявил. — Это, сказал он, было единственным внешним проявлением симпатии к ней с его стороны. — Я никогда не обнимал ее за талию, не обнимал ее, не соблазнял и не ласкал. Я никогда не делал ничего, чтобы каким-то образом возбудить ее чувства.

Он отрицал, что разговаривал с ней об «избежании последствий».

Он видел дневник, сказал Эдвард, и утверждаемое в нем «полностью и совершенно вымышлено — переплетение небылиц от начала до конца в той его части, где обвиняет меня в чем-либо недостойном».

Брала ли она когда-нибудь прядь его волос?

— Она никогда не отрезала у меня пряди волос.

А гулял ли он когда-нибудь с ней по вечерам?

— Может быть, я и гулял с ней в сумерках летним вечером, но в октябре никогда не гулял с ней после чая.

Бовилл сел, и Джон Карслейк, помощник Монтегю Чемберса, поднялся, чтобы подвергнуть доктора перекрестному допросу. Карслейк был мужчиной потрясающей внешности — рост шесть футов шесть дюймов, «изумительно красивый», по словам его друга и спарринг-партнера Джона Кольриджа, который был помощником Бовилла в деле Робинсонов, «мужественный, откровенный и убедительный во всем, что говорит».

Монотонной скороговоркой Карслейк спросил Эдварда о предположительно свободном доступе в его кабинет.

Доктор признал:

— Подразумевалось, что слуги не должны проходить через кабинет, когда я там находился. Прислуга обыкновенно стучала, прежде чем войти.

Карслейк попросил его подробнее описать характер его дружбы с миссис Робинсон.

Эдвард сказал, что в Эдинбурге «близость между моей семьей и Робинсонами возникла быстро. Мы виделись почти ежедневно. Едва ли можно было представить более близкие дружеские отношения, чем те, в которых мы находились в то время. Мы с миссис Робинсон часто разговаривали о научных предметах, книгах, френологии и на другие темы. Я писал ей письма, когда ее не было в Эдинбурге, иногда длинные письма».

При перекрестном допросе Эдвард согласился, что давал Изабелле медальон.

— Как-то я преподнес миссис Робинсон медальон в качестве подарка от моей жены, в нем лежали волосы моих детей. Они с моей женой обменялись медальонами. Это было в Эдинбурге. Моя жена раз или два делала ей подобные подарки.

Снова его спросили о посещении комнаты Изабеллы.

— Миссис Робинсон ночевала в той комнате, которая оказывалась свободной при ее приезде в Мур-парк. Повторяю, я не помню, чтобы когда-нибудь заходил в комнату миссис Робинсон утром. В ее комнате я навещал ее вечером. Это был ранний вечер в пятьдесят пятом году. Возможно, я заходил в ее комнату вечером не один раз, но я этого не помню. В тот раз я встретил там мистера Тома.

Карслейк спросил, происходило ли это в ее спальне.

— Я находился в ее гостиной, а не в спальне, — ответил Эдвард. — Я никогда не был в ее спальне в какой-либо вечерний час.

Когда в 1856 году приезжала миссис Робинсон и переписывались ли они после этого, спросил Карслейк. Он пытался установить протяженность их общения после того, как в мае Генри обнаружил дневники.

— Время визита миссис Робинсон в пятьдесят шестом году — август или сентябрь, — сказал Эдвард, слегка изменяя свою первоначальную прикидку — конец сентября или октябрь. — Возможно, я переписывался с ней после того визита. В последний раз я видел миссис Робинсон в декабре пятьдесят шестого года.

Его спросили, когда он узнал о решении Генри Робинсона вынести дело в суд.

— До июля пятьдесят седьмого года я не знал наверняка, что мистер Робинсон подал иск против миссис Робинсон в церковный суд. Я услышал об этом от своего садовника. Отчет о слушаниях я увидел в ноябре того года. Там была пара строк, кажется, в «Таймс», о том, что получен развод. Мой садовник Джон Бермингем сказал мне, что его сестра выступала свидетельницей.

Это была Сара Бермингем, также дававшая показания в текущем деле со стороны Генри Робинсона.

А после этого он переписывался с миссис Робинсон?

— В тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году я не вступал в переписку с миссис Робинсон, — сказал Эдвард, — и ни с кем из связанных с этой дамой людей.

Бовилл поднялся, чтобы задать своему свидетелю дополнительные вопросы, и попросил более полно описать, что ему было известно о том прошении о разводе.