Бесчестие миссис Робинсон

Как всегда, она не могла контролировать себя во сне. «Ночь, проведенная в счастливых грезах, объединила меня с кумиром моей души. Я была соединена с ним как прежде и даже более нежно, ибо во многом получила ответ на мою любовь. Я всем пожертвовала ради него и могла бы поэтому умереть». Подобно героине романа, Изабелла готова была от всего отказаться ради Эдварда. «Час за часом видела я эти сны, а проснувшись, лежала в восхитительном полубессознательном состоянии, не до конца осмысливая все, чем желала бы насладиться, и вместе с последними строками из «Эпипсихидиона» Шелли в ушах у меня звучали — верные и ошибочные — мои надежды, желания и прошлое, не до конца осуществленное блаженство, смешались в одну сладостную картину. Ах! Почему же оно осуществилось не полностью?»

Скандальная поэма Перси Биши Шелли заканчивалась соединением поэта с его любовницей, но загадочная ссылка Изабеллы на «не до конца осуществленное» или «не до конца произошедшее» блаженство указывает, по-видимому, на неполноту ее физического союза с доктором: недоставало, может быть, оргазма или самого акта. Хотя записи в дневнике Изабеллы в октябре 1854 года намекают, что они с Эдвардом вступили в половые отношения — на поляне, в кабинете, в экипаже, — в них с тем же успехом могли описываться пылкие поцелуи и ласки. «Весь день, — писала она, — этот сон не выходил у меня из головы. «Я никогда никого не любила, как тебя и твое тело, и твою душу», сказала я в моем сне, и, когда проснулась, та же мысль по-прежнему звучала у меня в ушах».

В воскресенье 24 июня Изабелла и Эдвард пошли на прогулку к пещере матушки Ладлем и разговаривали, сидя на скамейке рядом с колодцем. «Наконец, — писала она, — он повел меня по той самой долине, где мы впервые насладились счастьем любви», но пейзаж «теперь изменился и он тоже». Они «беседовали только на общие темы».

На следующий день доктор расположился рядом с ней в доме, «и в конце концов принес книгу старых песен и сидел совсем близко от меня, просматривая их». Они вместе отправились на прогулку, и в «нашей личной беседке» прочитали песню радикального и безнравственного французского поэта Пьера-Жана де Беранже. Эдвард «говорил о своем здоровье и планах, — написала Изабелла, — но был холоден и ум его пребывал в печали. Мне осталась лишь оболочка кумира, которого я некогда обожествляла». Тем не менее, заявляла Изабелла, «для моего женского сердца этого было достаточно». Они гуляли до темноты, а затем рассматривали гравюры в его кабинете. Здесь наконец-то вновь зажглись какие-то старые чувства. После «одного долгого, страстного, крепкого объятия» Изабелла поздно легла в постель. Она была «сильно возбуждена», написала она. «Всю ночь я о нем грезила, и тосковала, и размышляла, и пылала».

В последующей записи без даты Эдвард снова сдержан. Он «курил сигару, — отметила Изабелла, — и мы говорили о судьбе человека в будущем и о мире до Адама». Это был современный по тем временам спор о том, как примирить данные геологии и христианство: если некогда существовал мир, не населенный людьми, как показывали открытия в области геологии, то можно было ожидать, что однажды человечество вымрет. Но во время разговора с Эдвардом о пустом прошлом и пустом будущем Изабелла заметила, что он и ее вычеркивал из своего прошлого и будущего. «Романтизм присутствовал в обстоятельствах нашей прогулки, — написала она, — но не в его обращении. Никогда он не был столь неприветлив. Он позабыл о времени и местах, где я с ним бывала. Разговаривал холодно, шутливо, почти эгоистически, и вечер, который мог свести меня с ума своей сладостностью, который мог на месяцы заставить меня мечтать об одном образе, обречен был разом остудить, и, думаю, навсегда, любую оставшуюся мысль о том, что я обладаю хоть малейшей властью заинтересовать его. Я шла рядом с ним усталая и подавленная, но он не подозревал об этом».

Изабелла покинула Мур-парк в начале июля. Два месяца спустя она снова там побывала, чтобы взять троих мальчиков Лейн на побережье вместе со своими детьми. Атти был «болезненно хрупок» из-за слабых легких, писала она, а Эдвард и Мэри — слишком заняты своими гостями, чтобы самим отвезти его на море. Изабелла вернула детей Лейнов их родителям 19 октября, в день тридцатитрехлетия Эдварда, и осталась на курорте на несколько дней. Мэри только что родила четвертого сына, Уолтера Темпла, предположительно названного в честь сэра Уильяма Темпла из Мур-парка.

Улучив момент наедине с Эдвардом вечером 10 октября, Изабелла просила прощения за то, что написала ему нескромное письмо. «Я принесла тысячу извинений и сказала, как сильно о нем сожалею, должно быть, я написала его не в том настроении, сказала я». Он был снисходителен. «Теперь все позади, ответил он, и мы расстались после одного из тех долгих, ласковых поцелуев, которые потрясают меня до глубины души и заставляют мечтать и тосковать часами напролет».