Беседа с богом странствий

Покинув Центральный вокзал и выйдя на Маруноути, когда уже наступил вечер и светила луна, Сюнскэ не освободился до конца от овладевшего им на платформе странного ощущения. До смешного противоречивое чувство он испытал не столько от того, что Ои оказался в том же поезде, сколько от того, что тот махал из окна платком. Зачем этот омерзительный Ои Ацуо, которому наплевать и на себя, и на окружающих, устроил своё представление? А может быть, он устроил его, блефуя, а истинная его сущность, возможно, в том, что он просто сентиментальный человек. Сюнскэ, блуждая в своих догадках, дошёл по широкой улице, будто это район новой застройки, до канала и сел в трамвай.

Но на следующий день, придя в университет, он в аудитории гуманитарных наук и введения в философию неожиданно встретился с Ои, который сел вчера вечером в семичасовой скорый поезд.

XXI

В тот день Сюнскэ пришёл в университет позднее, чем обычно, и ему пришлось сесть за самый дальний стол из тех, которые окружали кафедру. Устроившись, он увидел наискосок от себя, за столом ниже на несколько рядов, сидевшего, подперев щёку, студента в знакомом хлопчатобумажном кимоно с фамильными гербами. Сюнскэ удивился и подумал: «Неужели тот, кого я видел вчера вечером на Центральном вокзале, был не Ои Ацуо?» Но тут же подумал другое – нет, это, несомненно, был Ои. Тогда он почувствовал ещё острее, чем вчера, что его обвели вокруг пальца.

Неожиданно Ои обернулся в его сторону.

Выражение лица у него было надменно-заносчивым. Как ни странно, Сюнскэ, чувствуя, что именно этого и следовало ожидать, кивнул ему. Ои тоже через плечо кивнул в ответ и, отвернувшись, заговорил о чём-то с соседом в форменной тужурке. Сюнскэ вдруг нестерпимо захотелось узнать, что на самом деле произошло вчера вечером. Но, с одной стороны, пересаживаясь, он бы побеспокоил сидевших рядом, а с другой, делать это было просто глупо. Когда он чуть приподнялся, чтобы наполнить вечное перо чернилами, в аудиторию медленно вошёл с чёрным портфелем под мышкой знаменитый профессор L., читавший введение в философию.

Профессор L. был похож не столько на философа, сколько на коммерсанта. Когда он, как и сегодня, в модном коричневом пиджаке двигал рукой с золотым кольцом на пальце, доставая из портфеля свои записи, было ощущение, что он стоит не за кафедрой, а за канцелярским столом. Но свою лекцию, нисколько не отвечавшую его облику, он начал с рассмотрения труднейшего категорического императива философа Канта. Сюнскэ прилежнее, чем лекции по английской литературе, по которой он специализировался, посещал лекции по философии и эстетике, поэтому, в течение двух часов усердно работая пером, аккуратно записывал её. И всё же как только выдавалась свободная минутка, он, поднимая голову, смотрел на спину Ои, который продолжал сидеть, подперев щёку и изредка что-то записывая, и при этом не мог не отделаться от странного ощущения, которое он испытывал со вчерашнего вечера, и ему казалось, будто пелена отделяет его от Канта.

Вот почему, когда лекция закончилась и студенты стали толпой покидать аудиторию, Сюнскэ остановился у лестницы и дождался шедшего за ним Ои. У него, как обычно, руки были засунуты за пазуху, где лежал блокнот; взглянув на Сюнскэ, он ухмыльнулся и язвительно бросил:

– Как дела? Твои красавицы, с которыми ты был на том вечере, здоровы?

Вокруг них шумным потоком лилась толпа студентов, с трудом протискивавшихся в узкую дверь аудитории и направлявшихся к двум крыльям каменной лестницы. Горько усмехнувшись, Сюнскэ, ничего не ответив Ои, стал спускаться по одной из них. Выйдя на аллею дзелькв, он наконец повернулся к Ои и попытался выведать у него, что произошло:

– Ты не заметил, что вчера вечером я видел тебя на Токийском вокзале?

ХХII

– Хм, на Токийском вокзале?

По глазам Ои было видно, что он нисколько не растерялся, а скорее заколебался и, не зная, на что решиться, хитро смотрел на Сюнскэ. Холодный взгляд Сюнскэ заставил его отвести глаза, и он трусливо признался:

– Вот как? А я ничего не заметил.

– К тому же тебя пришла проводить какая-то красотка.

Перешедший в наступление Сюнскэ пошёл на этот рискованный шаг. Однако Ои, вопреки ожиданиям, остался совершенно невозмутимым и, усмехнувшись, замаскировал туманным ответом истинное положение:

– Красотка… это моя… ну да ладно.

– Куда ты всё-таки ехал? – спросил в лоб, отбросив теперь всякие недомолвки, Сюнскэ, поставленный в тупик словами Ои «это моя…».

– В Кофудзу.

– А потом?

– И тут же вернулся.

– Зачем ездил?

– Зачем, спрашиваешь… было неотложное дело.

В нос им ударил сладкий запах цветов гвоздичного дерева. Сюнскэ и Ои почти одновременно посмотрели вверх – запах указывал, что они у бронзовой статуи Диккинсона. Гвоздичные деревья росли на газоне вокруг статуи. Залитые ярким солнцем, они сплошь были покрыты мелкими сиреневатыми цветами.

– Вот я и хочу знать, что это за неотложное дело.

Ои весело захохотал:

– Ну что за человек, всегда беспокоишься по пустякам. Неотложное дело – это неотложное дело, только и всего.

Но на этот раз Сюнскэ не попался на удочку: