— Не устала? — спросил как-то Мартин у Клэр во Флоренции, когда они спускались от Палаццо Питти.
— Нет, — быстро ответила она. Обхватив руками плечи, Клэр посмотрела вверх, на красно-рыжие крыши домов, стоявших на другой стороне реки. — Я никогда не устану смотреть на все это. Но боюсь, мне не хватит времени. Мне практически необходимо стать бессмертной.
— Это правда, — откликнулся Мартин, ускоряя шаг, и почти у подножия холма добавил: — Суть в том, что нужно знать, когда остановиться.
Но Клэр было трудно даже представить, что можно добровольно отказаться от бесконечной череды роскошной пищи и бессмертных произведений искусства, открывавшейся перед ними. Она много лет мечтала об этом. Нет, не совсем так. Их нынешнюю жизнь даже мечтой нельзя было назвать. Это больше было похоже на сладкую дневную дрему, от которой не хотелось пробуждаться. Если бы раньше ее спросили, куда бы она поехала, будь перед ней открыт целый мир, Клэр не задумываясь бы ответила: в Европу. А теперь мечта стала реальностью, которая на каждом шагу поражала ее своим ослепительным блеском: фрески в капеллах, гобелены в церквах, картины в галереях, скульптуры в садах. Оказавшись перед очередным холмом, она шла вверх, ступив на очередной мост, пересекала реку. Разве могло быть иначе? Ее новые ботинки, купленные специально для прогулок по Италии, были сделаны из прочной и упругой коровьей кожи, они выдержат еще не один переход, — а кто знает, какие сокровища могут ждать ее на том берегу?
И все-таки ей придется остановиться. Конечно, трудно было представить, что их путешествие когда-нибудь подойдет к концу, но еще труднее — что это может продолжаться бесконечно. Дело было не только в прогулках, хотя вялая, растекающаяся вечерами по всем мышцам усталость и оказалась для Клэр неприятной неожиданностью. В то же время, нельзя сказать, что всему виной была тоска по дому или неприятное смущение, которое она испытывала всякий раз, когда не могла узнать стиль определенного художника или вспомнить, в каком веке он жил. Клэр постепенно одолевала какая-то непривычная усталость. Стремительность их путешествия: то, как быстро города и шедевры сменяли друг друга, — утомляла, и Клэр уже готова была сказать: «Хватит».
А Мартин — нет, и она знала об этом. Париж был его городом, Лурмарен — тоже, а вот Италия целиком принадлежала ей. Мартин мог оставить Клэр наедине с триптихом или скульптурой и пойти выпить капучино, купить номер «Интернэшнл геральд трибюн», потом вернуться и застать ее все в той же позе. Он развлекался, обедая в маленьких кафе; накручивал на вилку шарики из спагетти
— Я не снисхожу до тебя и не потакаю твоим желаниям, — поправил ее Мартин. Они шли мимо распятий эпохи Возрождения, стараясь вспомнить, когда нужно свернуть к галерее, где выставлен «Давид» Микеланджело. — Я не снисхожу до тебя. Я даже представить не могу, что бы мне хотелось проводить время с кем-нибудь, до кого нужно снисходить.
— Порой такое количество шедевров причиняет мне боль, — сказала Клэр. — Глаза болят. Голова болит. Даже зубы болят.
— Но потом… — подтолкнул ее Мартин.
— Точно. Правильно. Но потом я вижу что-то, чего никогда не видела прежде, боль исчезает, и я забываю обо всем на свете.
— Даже обо мне.
— Даже о тебе, — согласилась она. — Все в порядке?
— Если ты ради кого-то и бросишь меня, — улыбнулся Мартин, — то, вполне возможно, это будет Микеланджело.
А затем, свернув за угол, они увидели статую Давида, и через минуту Мартин молча ушел, зная, что в данной ситуации это самое правильное. Клэр было необходимо побыть наедине с гением. Она никогда напрямую об этом не говорила, но Мартин чувствовал ее настроение.