Беседка

— Сделай мне еще. Этот виски какой-то водянис­тый. И пусть, твари, сигналят, пусть хоть совсем об-сигналятся. Плевать. Я уезжаю в Неваду.

— Не уезжай в Неваду, — говорю я. — Ты что, не­нормальная? — говорю я.

— Нормальней не бывает, — говорит она. — И с Не­вадой тоже все нормально. Оставайся здесь со своей уборщицей. А я уезжаю в Неваду. А если не уеду, то башку себе расшибу.

— Холли! — кричу я.

— Ну что — Холли! — огрызается она.

Она садится на диван, подбирает ноги и упирает­ся в колени подбородком.

— Плесни мне еще, сукин ты сын — просит она. — Совсем охренели они там, что ли, эти сигнальщики? Пускай валят в «Трэвелодж», и свинничают себе на здоровье. Там что ли твоя уборщица теперь приби­рается? Налей мне еще, сукин ты сын!

Она сжимает губы и так на меня смотрит...

Забавная штука выпивка. Если так вспомнить, все наши жизненно важные решения принимались по пьяни. Даже когда мы обсуждали, как бы нам пить поменьше, сидели мы обычно за кухонным столом, или снаружи, за летним столиком, то с виски, то с упаковкой пива. А когда решали, стоит нам или нет перебираться сюда и наниматься в мотель управля­ющими, то вообще пили две ночи напролет, пока не взвесили все «за» и «против».

Я выливаю в стаканы остатки «Тичерза», добав­ляю кубиков льда и чуть-чуть воды.

Холли встает с дивана и вытягивается поперек кровати.

Она говорит:

— А на этой кровати ты с ней тоже?

Мне сказать нечего. У меня не осталось слов, ни единого. Я отдаю ей стакан и сажусь в кресло. Потя­гиваю виски и думаю, что как раньше уже никогда не будет.

— Дуэйн? — говорит она.

— Холли?

У меня замерло сердце. Я жду.

Холли я любил больше всего на свете.

С Хуанитой у нас бывало пять дней в неделю, меж­ду десятью и одиннадцатью часами. В том номере, где ей предстояло убираться. Я просто заходил сле­дом и запирал за собой дверь. Мы перебывали везде.

Но чаще всего в одиннадцатом. Одиннадцатый был у нас счастливый номер.

Получалось у нас очень здорово, но быстро. Хоро­шо было.

Мне кажется, Холли стоило бы закрыть на это гла­за. Мне кажется, ей стоило бы по крайней мере по­пытаться.

А я, я по-прежнему работал по ночам. Работа была — не бей лежачего. Но тогда уже пошло наперекосяк, дальше — больше. Что-то в нас такое сломалось, не стало азарта.

Я перестал чистить бассейн. И он так зарос этой зеленой дрянью, что постояльцы совсем перестали им пользоваться. Кранов я больше не чинил, плитку не клал, и ничего не подкрашивал. Ну, если честно, то надирались мы оба ой-ой-ой как. А когда ты пьешь, то времени и сил на это уходит не мерено, ес­ли, конечно, ты за это дело берешься всерьез.

Холли тоже расслабилась. Перестала как следует ре­гистрировать посетителей. И брала с них то больше, то меньше, чем положено. Поселит иной раз троих в комнату с одной койкой, а иной раз — одного в номер с люксовым лежбищем. Ну и начались, конечно, жало­бы, а иной раз доходило и до скандала. Народ собирал вещички и перебирался в другое какое-нибудь место.

Потом пришло письмо из управления. Потом дру­гое, с официальным уведомлением.

Звонки телефонные. Кого-то они там отправляют к нам из города.

Но нам на все это было уже наплевать, вот ведь в чем дело. Мы знали, что дни наши сочтены. Мы об­лажались, и оставалось только ждать, когда нас от­сюда вышвырнут.

Холли умница. Она первая это просекла.

Вот мы и проснулись в ту субботу утром, после то­го как всю ночь пытались понять что к чему. Откры­ли глаза и повернулись в постели, чтобы как следует посмотреть друг на друга. И оба все поняли. Мы до­шли до крайней точки, и теперь нужно было приду­мать, с чего начать заново.

Мы встали, оделись, выпили кофе и решили, что нужно поговорить. И чтобы никто не мешал. Ника­ких звонков. И постояльцев.

Вот тут я и достал «Тичерз». Мы заперли лавочку и пошли наверх со стаканами, бутылками и льдом. Для начала мы посмотрели телек, цветной, порезви­лись немного и послушали, как надрывается внизу телефон. А на закусь — сходили вниз и вытащили из автомата чипсов с сыром.

Забавно, что теперь, когда мы поняли, что все уже произошло, произойти могло все что угодно.

— Пока мы еще не поженились и были совсем де­ти? — говорит Холли. — Когда у нас были большие планы и надежды? Ты помнишь?

Она сидела на кровати, обхватив колени, со стака­ном в руках.

— Помню, Холли.

— А знаешь, ты у меня был не первый. Первым был Уайетт. Представляешь? Уайетт. А тебя зовут Дуэйн. Уайетт и Дуэйн. Кто знает, сколько я всего упус­тила за эти годы? Но ты для меня был всем на свете, прямо как в песне.

Я говорю:

— Ты замечательная женщина, Холли. Я знаю, что возможностей у тебя было хоть отбавляй.

— Но я ни разу себе ничего такого не позволила! Все боялась разрушить наш брак.

— Холли, прошу тебя, — молю я. — Не надо больше. Давай не будем друг друга мучить. Теперь-то что нам с тобой делать?