Беседы

Ну, сделав это и предавшись этому, разве ты сделал дело худшее, чем если бы прочитал тысячу строк или написал столько же? Ведь когда ты ешь, разве ты огорчен тем, что не читаешь? Разве ты не довольствуешься тем, что ешь в соответствии с прочитанным тобой? Или когда моешься, когда упражняешься? Так почему же ты не бываешь одинаковым по отношению ко всему, и когда обращаешься к цезарю, и когда к такому-то? Если ты сохраняешь в себе неподверженного страстям, если неустрашимого, если сдержанного, если скорее ты смотришь на происходящее, чем на тебя смотрят, если ты не завидуешь предпочитаемым, если тебя не сражают предметы, чего же тебе недостает? Книг? Как так? Для чего? Да разве это не подготовка какая-то для жизни? А жизнь состоит из иного чего-то, а не из них. Это как если бы атлет, выходя на ристалище, стал плакаться на то, что он не упражняется вне ристалища. Ты ради этого упражнялся, для этого были гири, песок, юнцы. И вот теперь ты ищешь всего того, когда пришло время делу? Это как если бы в вопросе о согласии, когда перед нами представления, одни из которых постигающие[474], а другие непостигающие, мы не различать их хотели бы, но читать сочинения «О постижении».

Так в чем же причина этого? В том, что мы никогда не читали ради того, никогда не писали ради того, чтобы на деле, в соответствии с природой пользоваться возникающими представлениями, но ограничиваемся тем, чтобы узнать, что говорится, и уметь истолковать это другому, свести силлогизм к схеме и повести последовательно к заключению условное рассуждение. Поэтому где усердная устремленность, там и препятствование. Хочешь того, что не зависит от тебя, во что бы то ни стало? Стало быть, испытывай помехи, испытывай препятствия, терпи неуспех. А если бы мы читали сочинения «О влечении» не ради того, чтобы узнать, что говорится о влечении, но для того, чтобы правильно влечься, сочинения «О стремлении и избегании», чтобы никогда ни в стремлении не терпеть неуспеха, ни в избегании не терпеть неудачи, сочинения «О надлежащем», чтобы, памятуя об отношениях, не делать ничего без разумного основания и не в соответствии с этими сочинениями, то мы не досадовали бы на то, что испытываем препятствия к чтению, но довольствовались бы исполнением соответственных дел и считали бы не то, что до сих пор привыкли считать: «Сегодня я прочитал столько-то строк, написал столько-то», но: «Сегодня влечением я пользовался так, как наставляют философы, стремлением я не пользовался, избеганием пользовался только по отношению к зависящему от свободы воли, я не поразился такому-то, не был приведен в смущение таким-то, я упражнял терпимость, воздержность, способность к содействию». Вот так мы были бы благодарными богу за все то, за что следует быть благодарным.

А в действительности мы не ведаем, что и сами, по-иному, становимся подобными толпе. Другой боится, что не займет должности, ты – что займешь. Никоим образом, человек! Но как ты смеешься над тем, кто боится, что не займет должности, так и над собой смейся. Ведь нет никакой разницы, испытывать ли жажду при лихорадке, или испытывать боязнь перед водой, как при бешенстве. Или как еще сможешь ты сказать слова Сократа: «Если так угодно богу, пусть так будет»? Думаешь, если бы Сократ жаждал проводить досуг в Ликее или в Академии[475] и вести беседы каждый день с молодыми людьми, он с такой легкостью отправлялся бы в военный поход столько раз, сколько отправлялся?[476] Разве не стал бы он горевать и сетовать: «Несчастный я! Вот я здесь, бедный, терплю невзгоды, тогда как мог бы греться на солнце в Ликее!»? Да это ли было твое дело, греться на солнце? А разве не то: благоденствовать, быть неподвластным помехам, неподвластным препятствиям? И как он тогда был бы Сократом, если бы горевал так? Как он тогда писал бы в тюрьме пеаны?[477]