Беседы и размышления

И такова кротость всегда. Как порой с удивлением видишь, что бережливость способна собрать по копейке, так и кротость сильна деланием малого, благодаря чему она делает тяжкое легким. Как сомневающийся, в своей беспокойной воздержности, едва смеет ступать на землю и не смеет ничего ни отрицать, ни утверждать, чтобы не зайти слишком далеко, так и кроткий имеет воздержность вечности; он не боится людей, ведь он, напротив, чистосердечен; он не сомневается, но твердо верует; он здраво и свободно дышит в вере, и однако мужество его столь кротко, что то, что ему приходится нести, выглядит словно сущий пустяк. Ведь поистине всякое настроение производит вокруг себя сродное себе, сообразно себе преобразуя задачу. Неправильно будет сказать: там, где большая опасность, всегда обретается мужественный; но наоборот: там, где есть мужественный, там всегда появляется и большая опасность, в которой он как раз нуждается, которой он требует, в которой нуждается присущий мужественному инстинкт самосохранения мужества. Задача изменяется сообразно тому, кто решает ее. Такая же опасность, какую, возможно, преодолевает человек, упавший духом, ощутимо возрастает, когда ее преодолевает – мужественный. Такая же несправедливость, какую переносит лукавый человек, ощутимо возрастает, когда ее переносит справедливый. Такой же прыжок, какой беглец совершает, движимый страхом, становится ощутимо больше, когда его с легкостью совершает танцор. Таким образом, мужество делает опасность больше и преодолевает ее; великодушие делает несправедливость подлой и возвышается над ней; терпение делает бремя тяжким и несет его; но кротость делает бремя легким и несет его легко. Поэтому, говоря по-человечески, быть кротким – дело неблагодарное. Ведь кротость идет так тихо, что никто не замечает тяжести, – никто, даже тот, кто сам возлагает на кроткого бремя. Награда для мужества – вид победы; награда великодушия – гордый взор; терпение почтит изведавший страдания; но кротость останется незамеченной и не получит признания. Так кроткий раб благодаря кротости покрывает несправедливость господина, ведь кажется, будто этому рабу очень хорошо у господина, как оно и есть – с помощью кротости. И вот, если бы какой-нибудь путешественник увидел, как раб вздыхает под своими оковами, он заметил бы это, в нем стало пробуждаться бы участие, он с пылом стал бы описывать ужасы рабства; но кроткий раб не привлечет его внимания, и путешественник даже, возможно, будет думать, что у этого раба хороший господин. Так, когда тихая женщина кротко несет все тяжкое со стороны мужа – капризы, оскорбления, возможно, неверность, то этого не заметишь извне, – впрочем, к чему говорить о том, как это выглядит, ведь кротость невозможно увидеть. Если бы она несла это терпеливо, то это, наверное, можно было бы заметить, но если где-то на свете живет эта кроткая женщина, то виден только счастливый брак, виден только любимый муж и жена, которая счастлива в своем доме, счастлива со своим мужем. И да, она блаженна – даже если она и не счастлива со своим мужем, то все равно она блаженна как кроткая.

«Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем». Да, Христос был кроток. Если бы Он не был кротким, то Он ведь не был бы Тем, Кем Он, как Он Сам свидетельствует, был; но если бы Он не был кротким, тогда Он и не страдал бы так много, тогда мир сам содрогнулся бы от той несправедливости, которая творилась против Него, но Его кротость покрывала вину мира. Он не заявлял о Своей правоте, Он не ссылался на Своею невиновность, Он не говорил о том, сколь сильно они погрешали против Него, ни единым словом Он не привлекает внимания к их вопиющей к Небу вине; даже в последнее мгновение Он говорил: Отче! прости им, ибо не знают, что делают[88]. Разве здесь Его кротость не покрывает их вины, которая как будто становится намного-намного меньше, чем она есть, благодаря тому, что Он так говорит о ней; хотя в другом смысле их вина становится еще страшнее оттого, что грешат они против Кроткого. Когда Петр трижды отрекся от Него, и Христос только кротко на него посмотрел[89], разве не покрыла эта кротость вину Петра и не сделала ее чем-то гораздо меньшим! Послушай только, что язык воскликнул бы об этом: отречься от своего Господа трижды в мгновение, когда Он предан, когда Он во власти врагов, когда над Ним глумятся и издеваются! Ты содрогаешься, слыша эти слова, привлекающие твое внимание к тому, как поступил Петр, – слова, которые даже не описывают, а просто называют содеянное им. Кротость Христа, напротив, не привлекает ничей взгляд к тому, сколь глубоко было Петрово падение.