Беседы о кинорежиссуре

– Михаил Ильич, как мы оставим: «Нет, Алексей Максимович, это не так, таких не бывает»? – Это нехорошо. Разрешите мне сказать: «Нет, Алексей Максимович, это не так». – Нет, это вяло.

В два часа ночи он мне звонит:

– Нет-нет, Алексей Максимович, это не так.

И пока ему не становится ясно, он не успокаивается.

Он должен прийти на съемку абсолютно готовым, с совершенно разобранным и точным текстом, который весь уложен в окончательный рисунок мизансцены, должен быть определен заранее на основе договоренности.

Но, репетируя, Щукин не любил доводить репетицию до окончательного результата. Если он репетировал в полный голос три, четыре, пять раз подряд, то в этот день шестой раз исполнить сцену так же хорошо он не мог, он исполнял ее хуже. Поэтому сперва мы с ним окончательно устанавливали мизансцену, в которой он тоже требовал абсолютной точности, например, рука, выброшенная вперед, здесь, здесь или еще здесь; и затем в камере рука становилась точно на то место, на которое нужно. Отработав проход, отсчитав шаги, выбросив руку, он просил меня сделать какое-нибудь решающее замечание по исполнению сцены перед съемкой первого дубля для того, чтобы ему впервые сыграть в полный голос уже перед аппаратом, когда идет пленка. Для него это как бы заменяло открытие занавеса. Так что маленький элемент вдохновения, при всей точности работы, он оставлял.

Забавно было при этом, что для него команды «приготовились», «начали», «аппаратная», «мотор» и сирена заменяют открытие занавеса только при условии, если в павильоне нет посторонних лиц.

Он говорил так: «Я могу играть либо перед тысячей зрителей, которые заплатили деньги и смотрят на меня, либо перед съемочной группой, которая работает со мной, но я не могу играть перед зеваками или репортерами из радио или газеты, посторонними лицами, которые не заняты на работе». Взгляд одного постороннего человека неслыханно его смущал, ему было это неприятно. Он начинал стесняться, как если бы был не одет, хотя в театре он выступает перед тысячами. Но там другое дело – тысяча в темноте. Кстати, и в театре он терпеть не мог, чтобы на него смотрели из-за кулис, и, хотя перед ним сидит большой зал, если он замечал любопытствующего за кулисами, ему делалось неприятно.

Вот один метод работы, которым работал Щукин.

И вот совершенно другой метод, каким работал В. В. Ванин, который тоже преподал мне урок подхода к тому, что такое работа актера и как с ней следует обходиться.

В. В. Ванин возник у меня в картине совершенно внезапно. В картине роль Матвеева должен был исполнять А. Д. Дикий. Он уже начал сниматься. И вот неожиданно с Диким случилась неприятность, из-за которой он выбыл из игры. Ночью выяснилось, что исполнителя роли Матвеева нет.

Тогда мой второй режиссер, Д. И. Васильев, не сказав мне ни слова, послал сценарий Ванину. И утром на студии я застал Ванина перед гримерным зеркалом. А я и понятия не имел, что он будет играть у меня эту роль.

Когда я увидел Ванина, я сделал на лице большую улыбку:

– Очень рад, Василий Васильевич.

Потом спрашиваю Васильева:

– Что он тут делает?

– Гримируется на Матвеева.

– Почему на Матвеева? Где Дикий?

– Дикий сниматься не сможет.

Ванин, наверное, слышал наш разговор или увидел мою физиономию, на которой все отражалось.

Я подошел к нему в крайнем недоумении: что с ним делать?

И вот я увидел, как работает Ванин.

Весь подготовительный период по картине прошел у нас в течение пяти минут. Он в грубом изложении звучал примерно так:

– Очень рад… вы будете играть Матвеева.

– Я сомневаюсь, что вы так рады, по-моему, вы ничего и не знали.

– Ну что вы?..

– Да, мне все известно. У вас там массовка собралась?

– Да, уже собралась.

– Давайте поговорим коротко.

– Поговорим.

– Что собой представляет Матвеев?

– Вы читали сценарий?

– Читал. Хочу, чтобы вы мне повторили.

– Рабочий. Старый большевик. Работает на этом заводе.

– Дети есть?

– Для вас это имеет значение?

– Нет. Но так полагается.

– Нет.

– Женат?

– Не знаю – как вам удобнее.

– Холостой. Так будет удобнее. Был на каторге?

– Да, вероятно.

– Питерский рабочий? Потомственный или из крестьян?

– Как вам удобнее?

– Пролетарий питерский, но вроде, может быть, родители его из деревни. Спокойный?

– Вроде спокойный.

– Значит, питерский пролетарий, на большом заводе работает. Ну что ж… дайте мне за что зацепиться… какую-нибудь поговорочку.

– Там есть какая-то поговорочка.

– Дайте мне какой-нибудь жест, какой-нибудь трючок маленький для начала, и я тогда совершенно буду готов…

– Какой же вам трючок?

– Может быть, он заика?

– Да что вы?

– Ну что-нибудь… я не знаю.

Он в это время искал себе прическу и зачесывал свои реденькие волосенки – то так сделает, то так.

– Что вы так стараетесь, какое это имеет значение? – говорю я.

– Да нет… Может быть, можно мне гребенкой поработать. Я буду говорить, только тихо.

– Вы думаете этим трючком закрыться от роли?

– Михаил Ильич, только тихо…

Он говорит:

– Вы не преуменьшайте этого дела и не волнуйтесь. Все будет в порядке. Спасибо. Я могу сниматься.