Беседы о живописи

Иногда в наших музеях приходится наблюдать зрителей, по пушкинскому выражению, "ленивых и не любопытных". Попадет такой зритель в Третьяковскую галерею и не столько смотрит, сколько слоняется по залам. Время от времени бросая взгляд на этикетки под картинами, а потом мельком окидывая взором и сами картины, чтобы убедиться, что подпись соответствует изображенному, он бредет дальше, не задерживаясь ни у какой вещи более одной-двух минут. Станет перед «Боярыней Морозовой» Сурикова, убедится — действительно боярыня Морозова; подойдет к репинскому портрету Л. Толстого — в самом деле сидит в кресле Лев Толстой; прочитает на этикетке: Саврасов «Грачи прилетели», поднимет глаза — действительно на голых березах расселись черные птицы; все в порядке — можно идти дальше.

Скоро такому зрителю становится скучно, и он уходит из музея, даже не подозревая о том, как он себя духовно обворовал.

Живопись обладает одним обманчивым свойством в отличие от некоторых других видов искусства.

Чтобы прочесть «Войну и мир», нам надо потратить не один час, театральный спектакль человек смотрит три-четыре часа, кинофильм — полтора. И пока не опустится театральный занавес в последнем действии или не зажжется свет в зале кинотеатра по окончании сеанса, мы не знаем (или по крайней мере предполагается, что не знаем), что произойдет в конце концов с героями, как развернутся изображенные в спектакле или фильме события.

Вольно или невольно мы на более или менее длительный срок погружаемся в мир художественного произведения, им живем, наши мысли и чувства сосредоточены только на нем.

А картина художника? Представим, что мы подошли в Третьяковской галерее к маленькой картине художника П. А. Федотова и прочли подпись: «Сватовство майора».

П. А. Федотов. Сватовство майора. Масло. 1848 г. Москва, Государственная Третьяковская галерея.

Перед нами комната в старинном купеческом доме (картина написана в 40-х годах прошлого века), где, будто в театре, разыгрывается сцена, напоминающая нам какую-то комедию А. Н. Островского. В сборе все семейство: дородный купчина старозаветного склада, властная мамаша, жеманная дочка, слуги и приказчики.

Сваха привела в дом «благородного» жениха — разорившегося майора, обладающего, однако, лестным для купеческого достоинства дворянским званием и офицерскими эполетами.

Довольно двух-трех минут, чтобы разглядеть все это, а разглядев, уразуметь ситуацию, тем более что художник сумел показать ее весьма наглядно, со множеством занимательных и красноречивых подробностей купеческого быта.

Что же, может быть, и все, можно двигаться дальше? Ведь в отличие от романа и фильма самую сложную картину можно рассмотреть в основных чертах за очень краткие сроки

Но тут-то нас и подстерегает опасность. Нам кажется, что мы уже все рассмотрели, все увидели, а на самом деле мы еще даже не переступили порога того мира, с которым хотел познакомить нас художник.

Подождите. Мы пока что удовлетворили только свое любопытство, ну в лучшем случае позабавились. Давайте теперь пристально, шаг за шагом рассмотрим картину, а рассматривая ее, будем вдумываться и вживаться в мир федотовских образов.

В доме переполох. Нам сразу это видно, так как художник на первый план выдвигает фигуры дочери-невесты и матери; обе они в резких, порывистых движениях. Первая стремится убежать в соседнюю комнату, чтобы спрятаться от явившегося свататься майора. Она одета в непривычное для купеческого быта модное открытое платье, жеманно всплескивает руками с оттопыренными мизинчиками, кокетливо склоняет набок тщательно причесанную головку. В волосах, ушах, на шее и запястьях — блестящие драгоценности, выставленные будто напоказ, чтобы офицер сразу увидел, что за невестой он получит немалое приданое.

Обратим внимание, как подчеркивает художник разницу в натурах матери и дочери. Движения купчихи уверенны, властны, поступь тяжела, лицо неумно, но, что называется, нравно. Это типичная представительница московского «темного царства».

В тяжелом шелковом платье, падающем массивными складками, она всей своей энергичной фигурой контрастирует легкому силуэту девицы в белом кисейном одеянии. Губы купчихи сложились колечком, как бывает, если человек произносит долгое «у». Мы прямо-таки слышим, как мать невесты громко шипит по адресу своего всполошившегося чада: «У-у-у, ду-у-ура...»

Поодаль, в тени стоит сам купец, торопясь застегнуть непривычный сюртук, надетый для парадного случая. Он взволнован представившейся ему возможностью породниться с дворянином. Не забудем, что тогда российское купечество только еще входило в силу и стремилось всеми правдами и неправдами добиваться для себя всевозможных выгод. Породниться с дворянином, «благородным» — это ли не успех!