Небо полно облаков, которые приближаются, низко стелясь, одни более тяжелые, чем другие, осторожно перемещая вместе со своим объемом свет, производящий изумительные эффекты. Художник, который захочет их воспроизвести, будет «плоским», если не обратит внимания на эти контрасты. И это та самая ошибка, в которую обычно впадают скверные последователи импрессионистов.
Взгляд устремлен вдаль, до самой далекой точки; пейзаж как бы растворяется в воде, и величавая гора Валериен вздымается в этом огромном ирреальном и в то же время существующем пространстве.
Гора Валериен… я хотел бы представить, что это Акрополь в этом сером тоне серебра, характерном для Коро. Ах, Греция! Когда я чувствую на своих губах мед восхищения перед красотой, я тотчас обращаюсь мыслями к ней. Греция! Другое небо пьянит весной! – И эти два оттенка белого там на холме, это мог бы быть Парфенон…
На переднем плане сияние плодового дерева, полного цветов…
Но самое прекрасное в этом пейзаже – это то отстранение, что нисходит на меня; можно сказать, что в эффектах глубины заключена высшая красота.
…Между тем вот чарующий эффект: весь холм и мой дом предстают как на гобелене, они не удаляются. – На переднем плане дерево и прозрачная вязь ветвей; в глубине небо, плоское, молочного оттенка, за исключением смеющихся пятен сирени; разбег пейзажа, выглядящего как громадный гобелен, умещается между этими двумя планами, если не брать во внимание дальние закоулки.
Этот дивный вид между пилястрами и аркадами моего музея, эта глубина растушеванной перспективы. В отдалении Севрский мост; Сена возвращается ко мне. Небо и предметы в глубине серые. Возле меня смелый очерк акации.
Сей вестибюль под высокими аркадами несет отдохновение, куда вибрации, доходящие извне, доносят волнующие эффекты. Эта архитектура сообщает пейзажу полетность, которая подхватывается арками; переливы жизни, красоты пейзажа размещаются в рамке высоких проемов.
Обходя вокруг портика, натыкаешься на взобравшегося на высокий постамент фавна, который протягивает гостю своего младенца. Возле него живая изгородь. Дерево заполняет все небо своими цветущими розовыми ветвями…
Утро. Под аркадой сквозь испарения я вижу, как пробуждается пейзаж. На Сене можно различить лишь очаровательный мост. Весь Сен-Клу погружен в молочный туман. Можно было бы усомниться в его существовании, если бы он не виднелся здесь накануне вечером. Реальными выглядят только кусты сирени, еще не расцветшей. Их светло-желтые листья, кажется, истаивают в нежном потоке света.
Облака угрожающе сгущаются. – Между тем и это ожидание перемены выглядит дивным!.. Растения оживают. Наше злосчастное неведение мешает нам понять, разделить их радость, слиться с природой!..
Низкие облака барашками клубятся по склону.
Склон освещается подобно вспыхнувшей догадке. Это спадает туман. Передний план потемнел. Но на моих глазах раскрывается очаровательная раковина пространства, и только что потемневшие облака светлеют.
Округляются очертания стройных деревьев. Еще виднеется нервюра, темная арматура ветви среди молодых листьев. Деревья исхода зимы.
Теперь весь декор проникнут живой бесконечной поэзией, набрасывающей на окружающие предметы флер радости. Эти кусты. В клубах зелени идеально размещенные дома, влажное сияющее небо и огромные легкие облака…
Между тем холм остается темным. Чуть расцвеченным втиснутой туда деревушкой и обсерваторией…
В самой вазе это связано с ее древностью.
Юная женщина, присевшая на скамью, – мне показалось, что она молится в буддистском храме.
Четыре девушки идут по дороге, вьющейся вдоль края этой окрашенной в весенние тона степи. Четыре живых воплощения счастья. Они идут, легкие в легком воздухе, мысли в них заключено не более, чем в траве и цветах.
Пейзаж спит, погруженный в пьянящую негу. Чуть ветрено, покачивается верхушка фруктового дерева. Вдалеке над крышей небольшого домика курится дымок.
Дыхание природы ширится, мир вокруг углубляется.
Движение поезда, через определенные интервалы пересекающего вечный покой, напоминает о ходе времени.