Увидав, что мы уже отдышались, Вова нажал кнопочку звонка (к сожалению, не успела рассмотреть, бронзовый он или нет), раздалось чинное динь-до-о-о-он, и мы с Таюхой, как по команде растянули губки в резиновых улыбках. Когда мы волнуемся или нам страшно, а требуется изобразить веселье, мы всегда улыбаемся такими жуткими улыбками, и это никак не лечится.
Щелкнул один замок, щелкнул второй, дверь отворилась и нашим взорам предстал высокий седовласый господин прямо таки Эрмитажной красоты. Почему мне сразу же пришло на ум сравнение с Эрмитажем? Просто весь его внешний вид от тщательно выглаженных темно-серых брюк, белоснежной рубашки, галстука (да, да, он еще и в галстук нарядился в собственном-то доме!), до – без лишних реверансов – высоко породистого лица с изумительно правильными чертами, глазами цвета берлинской лазури и идеально вычерченной линией губ – производил благородно-портретное впечатление. А подбородок, а осанка, а тщательно подстриженные густющие волосы «перец с солью»… в общем, если Вовин папа не имел дворянских корней, уходящих прямиком куда-нибудь аж к Ярославу Мудрому, можете смело бросить в меня грязью. Внешний вид хозяина дома произвел на нас с Тайкой столь сильное впечатление, что мы практически перестали контролировать лица.
– Привет, пап, – сказал Вова, и это привело нас в чувства, мы даже начали моргать.
– Здравствуйте, здравствуйте, – он лучезарно и, что самое удивительное, искренне улыбнулся, хотя я на его месте завопила бы от ужаса, увидав родное чадо в компании подобных вурдалаков. – Очень рад, проходите, пожалуйста.
На негнущихся ногах мы переступили порог и очутились в огромном холле, обставленном чудесной мебелью под старину. А на полу, между прочим, красовался пушистый ковер цвета шампанского. Ни какой-то там половик или дорожка, а – следите за моей мыслью – пушистый ковер в прихожей. Хотя, разумеется, «прихожей» называть это помещение не имело никакого смысла.
– Пап, познакомься, это Тая.
Улыбаясь так, будто он только и ждал всю свою жизнь этой минуты, папа протянул подруге руку ладонью вверх, видимо, намереваясь взять и поцеловать ее конечность, но моя великосветская львица схватила его руку, яростно потрясла в приветствии, при этом зачем-то шаркнула копытом, коротко поклонившись, как гусар. Можно сказать, что позор начался прямо с порога…
– Папа, а это Сена, – или мне показалось, или Вова и впрямь произнес мое имя с нежностью… Черт, я же его девушка, это надо помнить, нельзя отвлекаться ни на минуту!
– Очень, очень приятно, – он взял мою лапку, чуть склонился и коснулся губами запястья. – Аркадий Дмитриевич. Володя, ты проводи девушек в гостиную, а я посмотрю, не нужна ли Вике помощь, она с самого утра на кухне колдует. Давай, Вова, поставлю цветы в воду, а торт в холодильник.
Меня чуть слеза не прошибла. А я-то думала, такие мужчины только в соплистых любовных романах существуют. Интересно, что побудило Вовину маму уехать от такого господина в Геленджик? И я поняла, что покуда это не выясню, покой мне даже не приснится. Аркадий Дмитриевич скрылся в недрах своей замечательной жилплощади, а Вова снабдил нас тапочками и повел в гостиную. Да-а-а-а, обстановка впечатляла! Причем никакой тяжелой давящей помпезной роскоши, которую так страстно любят нувориши, а сплошная демонстрация отменного вкуса с пола до потолка. Я из такой квартиры вообще никогда бы на улицу не выходила, какой уж тут Геленджик, господа присяжные и заседатели…
Гостиная – помещение метров двадцать на тридцать, все было выдержано в бело-голубых тонах. Ну, прямо все-все-все кругом белое и голубое, весьма аристократично, надо заметить. Да уж, повезло Аркадию Дмитриевичу с дизайнерами, даже верится с трудом, что находишься в обыкновенной скучной, безрадостной пятиэтажке.
– Садитесь, – Вова кивнул на длинный стол, персон на двадцать, инкрустированный мозаикой, – располагайтесь, я сейчас приду.
И покинул помещение, оставив нас в гордом одиночестве, что оказалось весьма кстати, ибо нам требовалось время для маломальской адаптации.
– М-да… – задумчиво произнесла Таиска, разглядывая бутафорский камин и напольные часы под потолок, – нет счастья в жизни и не предвидится.