Беседы с патриархом Афинагором

Во–вторых, весь Народ Божий призван к сохранению Истины. «У нас, — говорится в Послании восточных патриархов 1848 года, — хранение религии возложено на все тело Церкви, т. е. на сам народ, который хочет сохранить свою веру неповрежденной. Миряне не «судьи» — kriteis — веры, ибо издание вероучительных определений требует специального дара, коим наделяется епископат, они ее защитники. При обучении богословию преподавателями нередко становятся миряне, это характерно для Православия. Некоторые из крупнейших православных богословов, как скажем, Николай Кавасила, Хомяков, Лосский, Евдокимов были мирянами. Служение слова соединяется с харизмой священства, но епископы порой дают мирянам возможность учить и проповедовать в Церкви, не просто в случае необходимости, но в качестве «помазанников Духа». Нам известны беседы Николая Кавасилы. В современной Греции миряне, посланные Синодом с апостольской миссией, проповедуют в храмах или перед ними. В период между двумя войнами во Франции митрополит Евлогий, экзарх вселенского патриарха, дал женщине, матери Марии, разрешение произносить назидательные слова в храмах.

В высшем своем выражении исключительно личное посланничество состоит в том, что «духовный», будь он монах (но не обязательно священник) или «просто» мирянин, после долгих лет лишений, труда и безмолвной аскезы, получает непосредственно от Бога повеление идти в мир. Бог посылает его, потому что душа его стала апостольской (известно, что слово «апостол» означает «посланный»). Он обретает способность различать духов, исцелять, пророчествовать, быть настоящим духовным отцом, духовником.

Народ называет этих духовных людей «Божьи люди», «юродивые» безумцы во Христе или просто «старцы», «старики» в том смысле, что православие ассоциирует духовную старость и красоту (kalogéros) в очищенном собирании периодов жизни: борода и седые волосы (здесь белизна символизирует свет преображения) и глаза ребенка или подростка. Здесь подлинное христианское отцовство — которое берет на себя другого, чтобы родить для свободы — более не символ, а действительность и авторитет «Божиих людей» огромен. Это служение чисто духовное — иоаннов и Павлов аспект апостольства — никогда не прекратится в Церкви, уравновешивая и очищая своей пророческой силой служения, отождествляясь с ним, если возможно, но в особенности давая возможность Духу дышать, где Он хочет, так чтобы в конечном итоге не возможно было различить Церковь учительную и учащую, (cf. Khomiakov, L'Eglise latine et le protestantisme du point de vue del'Eglise d'Orient, Lausanne, 1872, p. 51).

Истина становится в нашем духе, пронизанном Духом Святым, внутренней самоочевидностью, самоочевидностью веры и любви, и она несет в себе свой coбственный признак. Но ее осмысление, благодаря структурам общения, церковно. Если признак Истины не принадлежит власти, действующей ex sese, он также не принадлежит ни индивиду, ни сумме индивидов. «Кафолическое» сознание не индивидуально, но личностно, т. е. церковно. Оно дается не индивиду, paздробляющему человечество и в силу этого становящемуся непроницаемым для троической любви, но личности, раскрывающей в Духе Святом свою евхаристическую «единосущность» со всеми другими. Это познание «в причастии» — в общении. Освобождаясь от своей индивидуальной ограниченности, мы в каком–то смысле становимся подобными губке, впитывающей Дух, расширяя свою жизнь в единстве Тела и «теряя» ее в любви ко Христу и к братьям. Взаимная любовь христиан, таинственное согласие их душ, преодолевающее время и пространство, образует церковную икону Троицы: Богу–Троице соответствует человек–Церковь. «Церковь, — пишет Самарин, — есть живой организм, организм истины и любви, или, точйее: истина и любовь как организм» (цит. по А.С. Хомяков, Собр. соч. т. И, Предисловие, стр. XXI).

С этим утверждением согласуется удивительная мысль Хомякова о том, что любовь — это не долг, но дар Божий, наделяющий людей знанием абсолютной истины. И коль скоро это так, то лишь в силу того, что христианская истина — откровение Троицы, иными словами, личности и любви, — принесена Духом «Жизнеподателем», Который одновременно собирает и объединяет суть человека и людей между собою. Кафолическое сознание не индивидуально, и в то же время не исключительно эмоционально или интеллек–426

туально: оно выражает целостного человека, умершего для «плоти и крови», но воскресшего в «целомудренной» полноте духа, соединенного с сердцем. Чело–иск, включенный во Христа, а потому соединенный и с братьями, в глубине своего существа принимает огонь, расплавляющий в нем сердце каменное и делающий это сердце плотяным, сердцем разумеющим, ибо оно стало «евхаристическим».