Беседы с патриархом Афинагором

В тот же день, неся в себе эти слова, я бродил по старому городу, в котором Византия скрывается под Стамбулом, как Китеж скрыт под водами озера. Внезапно передо мной вырос храм, ныне обновляемый; несмотря на протекшие века, он кажется только что возведенным, как бы незаконченным. На паперти его — три турецких археолога, и среди них — одна женщина, они старательно вымывают обломки статуй. Церковь, давно превращенная в мечеть, — Календер Джами — станет музеем христианского искусства, объясняют они мне, и с этой целью ее сейчас восстанавливают. Нынешняя секуляризация в Стамбуле возвращает нам освященные пространства, безмолвие которых свидетельствует о преображении, она освобождает от мусульманских наслоений человеческое лицо Бога, божественное лицо человека… Чем может стать это открытие для того, кто ничего не знает о христианстве? Я думаю о словах патриарха о Христе, проходящем через историю, о том, что он говорил мне о Святой Софии, превращенной в христианский музей, и о ее мозаиках, реставрированных благодаря Ататюрку и Рузвельту, людям, которыми он не устает восхищаться.

Взять хотя бы этих молодых археологов; они выросли не в христианском, но в мусульманском мире или уже вполне секуляризованном. Сейчас любопытство, а может быть и любовь, влечет их к этим впечатляющим свидетельствам христианской веры. Инициатива исходит от западной науки, оплодотворенной христианством и ставшей общим достоянием человечества. Что могут они чувствовать?

Возможный ответ — разумеется, не единственный — явился несколькими днями позднее. В притворе церкви святого Георгия при выходе от вечерни к патриарху подошла девушка. Прекрасное лицо четкой и сильной лепки, живое, подвижное, как бы сосредоточенное в огромных темных глазах. Она была тем самым археологом и хотела получить разрешение сфотографировать византийские мозаики, которые были перевезены в Фанар. Патриарх тотчас дает свое согласие, но по своему обычаю откладывает на некоторое время беседу. Девушка–археолог спрашивает, можно ли повидать его вновь. На следующий день патриарх заговаривает со мной об этой новой встрече. «Эта девушка мусульманского происхождения, но она принадлежит к полностью «обмирщенной» среде, которая возникла в этой стране среди интеллигенции после реформ Ататюрка. Она стала археологом из любви к своему народу, своей земле, любви, не исключающей ничего из его истории. Она страстно увлеклась византийскими мозаиками. И мозаики открыли ей Христа. Ныне она считает себя христианкой».

— Оставаясь вне Церкви?

— Оставаясь вне Церкви. Христианство повсюду выходит за границы Церкви. К тому же тяжесть истории, этнические проблемы препятствуют обращению. Мы запрещаем себе всякий прозелитизм. Однако на днях у нас крестилось двое взрослых».

Секуляризация как бы приоткрыла двери. И Христос входит в них инкогнито, словно на время. На Бей–оглу, большой артерии города, молодые люди, по всей вероятности студенты, наскоро раскладывают книги на тротуарах. Здесь основные тексты революционеров XIX и XX века. Но здесь и Достоевский. Камю сказал однажды, что наш век, как полагали, будет веком Маркса, но он оказался веком Достоевского. Или, может быть, обоих? С обновленным христианством на горизонте?

Я

Больше всего в вашем мышлении мне, наверное, нравится то, что в нем отсутствуют противопоставления. Вам свойственно и ощущение присутствия Христа во всей истории людей и одновременно самое реалистическое ощущение Его присутствия в Евхаристии. На Западе те из христиан, кому открывается действие Христа в исторических превратностях, в конце концов забывают или отрицают власть невидимого и превращают Евхаристию в простую братскую трапезу. Другие же, обращенные к жизни исключительно внутренней и к стяжанию святости, склонны видеть в жизни мира только угрозы, знамения и тьму антихриста…

Он

Тем, кто сводит Евхаристию к братской трапезе, нужно напомнить, что эта пища, даже разделенная с любовью, не помешает им умереть. Евхаристия–прежде всего союз с Воскресшим, который воскрешает нас, тот хлеб небесный, который уже здесь дает нам жизнь вечную. Вот почему она есть единственная всецело братская трапеза, потому что Христос делает нас членами друг друга, отождествляет нас в Своей плоти.

Что касается тех, кто испытывает страх перед историей, то им нужно напомнить, что Христос победил ад, что полнота, исходящая от чаши — для всех, что нельзя отвергать жизнь из–за того, что в ней перемешаны пшеница и плевелы, но следует различать в ней работу Господа, всех привлекающего к Своему Воскресению… Есть только один Христос: Христа истории необходимо соединить со Христом евхаристической чаши!

Он

Страдание, которое мы испытываем при виде множества христиан, превращающих Церковь в машину, наша мука при виде того, как раздирают тело Христо–1ю, не должны заслонять нашей любви к Церкви, нашей Матери, сосуд жизни Божией, ось истории и сердце мира.

Церковь — это Тело Христово. Ее образует не организация, а тайна Христа, Евхаристия.

Я

Тело Христово — место всегда обновляемой Пятидесятницы. Огонь Духа воспламеняет кровь чаши.

Он