Беседы с Vеликими

– К тому ж началась перестройка и можно было догадаться, что финансирование антисоветского направления ужмется.

– Это точно… В середине 80-х мы заметили, что боеготовность советских войск распадается на глазах. (Это звучит как строка из донесения. – И.С.) Стало ясно, что работать будет неинтересно. Да и внутри армии были конфликты – как развивать военную доктрину? Советские войска еще стояли в Германии, но перспектив мы не видели… Оставаться еще на 10–15 лет в такой остановке, подписывать новый контракт? Когда перспективы были ограничены?

– Ну да. Негде было совершать подвиги.

– Я подозревал, что военных подвигов уже не будет.

– Так-так… И ты поехал в Россию работать бизнесменом. Вот взять, к примеру, Рихарда Зорге, твоего земляка и коллегу. Он был серьезный шпион, а всем говорил, что простой журналист. Это у вас как называется – легенда?

– Ну что ты! Меня столько раз в России проверяли! Ваши же знали, кто я и откуда.

Это, кстати, мой любимый сюжет из жизни Ральфа – как он, прилетев в Москву, первым делом пошел на Лубянку сдаваться. Я, говорит, по профессии шпион, но теперь в связи с необратимостью перестройки решил сменить масть и уйти в мирный гражданский бизнес. Чекисты были тронуты. Мы, говорят, прекрасно знаем, кто ты такой, – но нам приятно, что ты сам пришел. Проявил уважение к коллегам.

Хороши также истории про то, как будущие шпионы учили русский язык. Они читали не только «Красную звезду», но и «Крокодил», в котором пытались уловить соль русских шуток. Смотрели фильмы из русской жизни – типа «Живаго» – и думали: все наврали америкосы, не бывает, чтоб столько снега выпадало! Научившись языку Пушкина, они начинали на нем проходить курс командира батальона… Ну и в параллель, что, сами понимаете, неизбежно для военного человека, обучались говорить на русском мате. Его преподавал хоть и не носитель языка, но человек достаточно компетентный: это был немец, который попал в наш плен в мае 45-го под Берлином и после аж до 56-го смывал вину в советских лагерях. В итоге Ральф заметил, что русский нецензурный он знает куда лучше аналогичного немецкого…

И вот мы так погружались в воспоминания, обменивались военными тайнами, которые давно неактуальны, и мое отношение к Ральфу – водка тут ни при чем – становилось все теплее и теплее. Два офицера, ну ладно, в запасе, которые заточены мочить друг друга, причем не тупо из пушки, но изощренно и тонко, вникая в язык врага и пытаясь понять ход его мыслей, – вот встретились и разве только не плачут друг другу в жилетку, то есть в шинелку. Чувство странное, экзотическое, никогда раньше я такого не испытывал, да и повода, вообще говоря, не было… Но переживание очень интенсивное и незабываемое. Несколько даже наркотическое, поскольку хочется его повторять. Привыкание. Забавно, забавно… Это, кстати, настолько же острое чувство, как и то, что я испытал в антикварной лавке, что напротив Лейпцигского вокзала – там лежат на одной витрине, бок о бок, наши и их ордена и медали: со свастиками, красными знаменами и профилями Сталина. Это все мирно продается, не очень причем дорого. Надо же, как все обернулось… Помню почерневшую, из дешевого сплава, скромную солдатскую медальку – за зимнюю кампанию на Востоке, с датами: 1941–1942. Эта медалька не оставила меня равнодушным: мой дед в той кампании мерз – на нашей стороне. Как это удивительно и экзотично, что он пережил войну и дожил аж до 1992 года, когда уж все привыкли к объединенной Германии.

И второй слой был и есть у этих переживаний. А именно: вот и отец Ральфа, и я – мы принадлежали к великим армиям, которые одержали много громких побед, но после исчезли с лица земли, оставив лишь следы, какие остаются после погибших цивилизаций. Их армия была разгромлена громко и с чувством, и растоптана, и опозорена. А наша – без единого выстрела рассыпалась, распалась, ее остатки мимикрировали под окружающую среду; долго менялись фуражки, флаги и гербы: где на них была прежде голая вегетарианская флора, там теперь фауна, сказочные птицы. А вот армия Ральфа жива и здорова, прекрасно себя чувствует, и все, чему он присягал, – на месте. Он не на руинах живет, нет. Но в истории, которая достойно продолжается.

Самолеты