Беседы с Vеликими

– У нее, если я не ошибаюсь, по ходу сюжета менялись мужики, и их всех убили.

– Ну не всех, но последних двух. Она их теряет в один день. Начинается сценарий с 1909 года, когда героиня выходит замуж – ее из бедной семьи берут в богатую. А кончается в 1921 году, когда Красная армия разгромила тамбовское крестьянское восстание, известное под названием «антоновщина». Но ни Тухачевского, ни Антонова в фильме нету…

– Вот интересно, что, будучи потомственным московским интеллигентом, вы взяли сюжет из крестьянской жизни. В отличие от, скажем, Никиты Михалкова, который снимает про вещи, хорошо ему известные: элита, слуги, богатые дачи, кремлевские маршалы… В его исполнении фраза «Я Сталину позвоню!» звучит вполне органично. А вас вот что-то заставило обратиться к крестьянской теме. Что же?

– Лет двадцать назад эта идея пришла мне в голову. Там вся разгадка того, что мы имеем. Потому что в 1917 году, согласно официальной переписи, 85 процентов населения были крестьянами. Но тут надо было б еще прибавить 10 процентов. Потому что масса людей числились рабочими, но крестьянами быть не переставали. К примеру, человек работал на Путиловском заводе, но на Егория в мае ехал в деревню и оставался там до Покрова, до октября, а потом, когда заканчивались полевые работы, опять становился рабочим. Когда я стал этим делом заниматься, мне как городскому человеку было непросто. Надо было проникнуться крестьянской жизнью. Я с литературы начал. И меня поразило, что хотя за 74 года советской власти было много написано про деревню (Малышкин, Леонов, Сейфуллина, Астафьев, Белов, Алексеев), не было ни единой книги про то, что такое была революция и Гражданская для 95 процентов населения. Что крестьянство чувствовало? Нету ничего про это. За исключением «Тихого Дона», в котором рассказывается про казачество, а это все-таки очень отдельная ветвь русского племени. Сценарий я писал десять лет… Сказать кому, не поверят: ведь сценарий обычно пишется месяц! Ну ладно, три месяца. В крайнем случае, наконец, полгода! Прежде чем писать, надо было понять, чем отличается тамбовский крестьянин от воронежского. Я говорил со старухами… Я застал еще бабок, которые помнили восстание, – они были детьми в те времена. Десять лет назад им было по восемьдесят…

– Вы ожидаете коммерческого успеха фильма или просто убеждены, что надо сделать, и все тут?

– Надо постараться, конечно, чтоб деньги вернулись и была прибыль. Когда десять лет назад я начинал искать деньги на фильм, в Лондоне, в Европейской киноакадемии, я встретился с одним продюсером (он работал с Бертолуччи) и попросил его прочесть написанный по-английски синопсис «Бабы». Тогда у меня была еще иллюзия, что деньги я смогу найти на Западе… Продюсер прочел, показал его еще кое-кому и через день сказал мне, что если я согласен снимать на английском, то они готовы обсуждать финансирование проекта целиком. Я говорю: «Дай мне подумать». Пришел в гостиницу, открыл сценарий, стал его листать и наткнулся на диалог… Там на мостках бабы стирают, и среди них героиня. Речь идет о том, что вся деревня знает, что она вышла замуж, но осталась невинной – проблемы у мужа появились. И об этом бабы разговаривают:

«– А ты слухала, как он ссыть? Мужик должен ссать, как конь, чтоб кипело. Тада он тебе нажарить не хуже жерябца.

– Ссыть он крепко…

Бабы покатились со смеху».

Это не значит, что все диалоги такие! Но тем не менее… Как такое передать по-английски, как это будет звучать? Я отказался…

– Вы с большевиками воевали, теперь с англичанами – отстаиваете творческую свободу. Ни славы вам, значит, не надо мировой, ни денег – одно искусство.

– Насчет славы… У Кушнера, замечательного поэта и моего друга, есть строки:

О слава, ты так же прошла за дождями,
Как западный фильм, не увиденный нами.
Как в парк повернувший последний трамвай.
Уже и не надо. Не стоит. Прощай!

– А миллионы?

– Хе-хе-хе… – не очень весело смеется он.