Беседы со Сталиным

Тогда Сталин спросил меня об истории с Красной армией. Я объяснил ему, что в мои намерения не входило оскорблять Красную армию, что я лишь хотел привлечь внимание к неправильному поведению ее отдельных представителей и к политическим трудностям, которые это создает для нас.

Сталин перебил меня:

– Вы, конечно, читали Достоевского? Видите, насколько сложная штука человеческая душа, человеческий дух? Тогда представьте себе мужчину, который прошел войну от Сталинграда до Белграда – тысячи километров его собственной опустошенной земли, через трупы своих товарищей и самых близких людей! Как нормально может такой человек реагировать? И что страшного в том, если он развлечется с женщиной после таких ужасов? Вы думали, Красная армия идеальна. А она не идеальна, да и не может быть такой, даже если бы в ней не было определенного процента преступников – мы открыли наши тюрьмы и всех отправили на фронт. Был один интересный случай. Майор военно-воздушных сил развлекался с женщиной, а рыцарь-инженер попробовал ее защитить. Майор вынул пистолет: «Ах ты, тыловой крот!» – и пристрелил инженера-рыцаря. Майора приговорили к смертной казни. Но каким-то образом это дело дошло до меня, я навел справки – у меня есть право главнокомандующего в военное время, – ия освободил майора и отправил его на фронт. Теперь он один из наших героев. Надо понимать солдата. Красная армия не идеальна. Важно то, что она бьет немцев – и бьет их хорошо, а остальное не имеет значения.

Вскоре после этого, по моем возвращении из Москвы, я, к своему ужасу, услышал о намного более значительном примере сталинского «понимания» в отношении грехов военнослужащих Красной армии. А именно: проходя по Восточной Пруссии, советские солдаты, особенно танковые подразделения, регулярно обстреливали и убивали всех немецких гражданских беженцев – женщин и детей. Сталину об этом доложили и спросили, что делать. Он ответил:

– Мы слишком много учим наших солдат; пусть они проявляют инициативу.

В тот вечер на своей даче он потом спросил:

– А как генерал Корнеев, глава нашей миссии, что он за человек?

Я не стал говорить ничего плохого ни о нем, ни о его миссии, хотя можно было поднять самые разные вопросы, но Сталин сам сделал вывод:

– Бедняга не глуп, но он пьяница, неизлечимый пьяница!

После этого Сталин даже пошутил со мной, увидев, что я пью пиво. На самом деле я не люблю даже пиво. Сталин прокомментировал:

– Джилас здесь пьет пиво, как немец, как немец, – он немец, ей-богу, немец.

Мне совсем не понравилась эта шутка; в то время ненависть к немцам, даже к тем немногим эмигрантам-коммунистам, достигла в Москве своей высшей точки, но я воспринял ее без гнева и без внутренней обиды.

На этом, казалось, спор о поведении Красной армии был разрешен. Отношение Сталина ко мне вернулось на первоначальную стезю сердечности.

И так продолжалось вплоть до разлада в отношениях между югославским и советским Центральными комитетами в 1948 году, когда Молотов и Сталин в своих письмах опять затеяли тот самый спор о Красной армии и «оскорблениях», которые я ей нанес.

Сталин дразнил Тито с явной преднамеренностью – таким образом, что в этом было не меньше злобы, чем насмешек. Он делал это, неблагоприятно отзываясь о югославской армии и лестно – о болгарской. В ту предыдущую зиму югославские подразделения, в которых было много новобранцев, впервые противостоявших весьма серьезным фронтальным атакам, терпели поражения, и Сталин, который, очевидно, был хорошо информирован, воспользовался возможностью, чтобы отметить:

– Болгарская армия лучше югославской. У болгар были свои слабости и враги в их рядах. Но они казнили несколько десятков – и теперь все в порядке. Болгарская армия очень хороша – вымуштрована и дисциплинированна. А ваши югославы – они все еще партизаны, которые не годятся для серьезных фронтальных сражений. В прошлую зиму один германский полк разбил целую вашу дивизию. Полк разбил дивизию!

Чуть позже Сталин предложил тост за югославскую армию, но не забыл к этому добавить:

– Но за такую, которая будет хорошо драться на земле!

Тито воздерживался от реагирования на замечания Сталина. Какого бы колкого замечания Сталин ни делал в наш адрес, Тито молча смотрел на меня со сдержанной улыбкой, а я возвращал его взгляд с чувством солидарности и сочувствия. Но когда Сталин сказал, что болгарская армия лучше, чем югославская, Тито не выдержал и выкрикнул, что югославская армия быстро избавится от своих недостатков.

В отношениях между Тито и Сталиным можно было заметить нечто особое, не выражаемое словами, – как будто оба они испытывали друг к другу неприязнь, но каждый сдерживал себя по своим собственным причинам. Сталин старался никоим образом не обижать Тито лично, но в то же время не переставал втыкать шпильки по адресу Югославии. С другой стороны, Тито относился к Сталину с уважением, как к старшему, но в нем также можно было заметить обиду, особенно по поводу замечаний Сталина об условиях в Югославии.