Бешеная

Получился скандал и раскол. Фухсен привычно объявил пенсионера Гонзица былым осведомителем КГБ и агентом местных черносотенцев, попутно объявив, что диссертация была написана кем-то другим, а его, Фухсена, подпись партократы вырвали психологическим террором. Оскорбленный Гонзиц, всю жизнь проработавший комбайнером, руку имел тяжелую и с ходу заехал обидчику-самозванцу в ухо. Часть фениксовцев приняла его сторону, часть осталась преданной Фухсену, принимая на веру все его объяснения. После той потасовки «адские машины» и стали с завидной регулярностью возникать у фухсеновской двери.

– Террорист старый или молодой? – спросила Даша.

– О, лет как это… лет тридцать.

Ну понятно, не сам же старый комбайнер, мужик серьезный, закладывал мины. Молодежь поразвлеклась. Вот только, если у Фухсена не хватит совести покончить дело миром, виновнику грозит срок за хулиганство… Условный, скорее всего, но все равно неприятно.

Вернулись гонцы – с сувенирными пряниками шантарского производства и коробкой конфет «Воевода». Все дружно уселись пить кофе, а минут через двадцать в дверь просунулась несколько печальная физиономия Воловикова. Узрев инородное тело, да еще столь диковинное, шеф молча мотнул головой. Даша с превеликой охотой покинула застолье и вылетела в коридор.

– Это что за фазан?

Она кратенько объяснила, прямо-таки притопывая от нетерпения – под мышкой у шефа пребывала знакомая коричневая папка, определенно набитая чем-то еще, помимо бумаг.

– А, ладно, – сказал Воловиков с отсутствующим видом. – Все равно вам сегодня делать нечего, бумаги оформлять завтра начнете. Дальше пусть занимаются, кому следует, вы свое отпахали. Отвезите его, что ли, в «Шантарск», там сейчас хорошая охрана, да посоветуйте одеться попроще, привлекает внимание, как пачка баксов на тротуаре…

– Что там? – жадно спросила Даша.

Шеф помолчал, пошевелил усами, со вздохом расстегнул потолстевшую папку и вытянул целлофановый пакет с тремя парами часов. «Ориент», «Ситизен», еще какие-то…

– Они?

– Они, – сказал Воловиков. – Шохинские, артемьевские, те, что пропали у Ольминской… эксперт пока что не берется ничего утверждать на сто процентов, но говорит, что отпечатки на каждых ходунцах двух видов – напоминающие пальчики хозяйки и пальчики Василькова… Сейчас поработает и выдаст точный диагноз.

– А что еще?

– Да ничего почти. Груда сатанистской макулатуры, картинка с клеймом «В-666», журнальчики педерастические… – Он вздохнул. – А слухи уже по городу рванули, кто-то из выпущенных помалкивал в тряпочку, а кто-то понес нас по кочкам. Налетела-де злобная ментовня на резиденцию мирного общественного объединения, безобидного клуба по интересам…

– Ну, ничего себе, – сказала Даша. – А меня они в шутку голой по земле валяли и ножичком сверкали? Немец, поди, орет?

– Немец-то как раз помалкивает, а вот Катька твоя изощряется. У нас куча свидетельских показаний и рапортов, но поди объясни всем и каждому, если нынче свобода слова и можно орать любую чушь, не опасаясь получить по ушам…

…Она проснулась от острого ощущения опасности, пронзившего, как удар током. Несколько секунд балансировала на зыбкой грани меж сном и явью, широко раскрытыми глазами всматриваясь в темноту, пошевелилась, чтобы ощутить тело, движение мышц, понять наконец, продолжается кошмар, или вокруг – доподлинная реальность.

В комнате стояла темнота, с улицы не доносилось ни звука – значит, до утра еще далеко. Никакой это не сон, все взаправду. Она проснулась, и не просто так, не от привидевшегося в кошмаре – что-то ее разбудило. Нечто, пришедшее извне и точно так же, как Даша сейчас, принадлежавшее реальности.

Кроме нее, в квартире кто-то был. И уж никак не майор – он, конечно, возвратясь среди ночи, крался на цыпочках, но все равно зажигал свет в прихожей или в кухне, заходил в туалет, иногда лазил в холодильник что-нибудь перехватить всухомятку, ставил чай. Даша к этому привыкла за многие годы и никогда не просыпалась, разве что порой отмечала в полусне: «Явился, гулена» – и вновь накрепко засыпала.

Сейчас все было иначе. Ни малейшего шума, света нигде нет – но Даша пронзительно ощущала чужое присутствие и таившуюся за этим угрозу. Глаза понемногу привыкли к темноте, и все равно они у нее не кошачьи, так что предметы выделялись лишь темными контурами на фоне еще более густого мрака. Что это – шорох на пределе восприятия? Тяжелое дыхание поблизости?

Внезапно обрушился, нахлынул совершенно детский, панический страх. Почему-то казалось, что страшное таится под диваном. Едва справившись с этим непонятным приступом – она и в раннем детстве не боялась никаких «волков под кроваткой», – Даша стала лихорадочно вспоминать, куда вчера положила кобуру с пистолетом. Черт, ведь придется еще отстегнуть ремешок, выхватить, отвести затвор, снять с предохранителя… На стуле под свитером, конечно! Странно, откуда такая паника? Никто из тех, что грозили ей прежде, даже и не пытались выведать адрес, не говоря уж…