Бешеная

– Да нет, ни переломов, ни проломленных голов – все-таки интеллигенты, философы… Синяков у каждого с полдюжины, висят живописные лохмотья, волосы выдранные, прораба обе дамочки ухитрились исцарапать с ног до головы – сам-то он больше прикрывал мужское достояние, в его положении ручками не особенно и размахаешься… Сенбернар под шумок сожрал до крошечки инженеров торт, перебил все бутылки и цветной телевизор сшиб, хорошо еще, кинескоп не взорвался… Такие вот кровавые милицейские будни. Теперь усердно скрипят перья. Студентка уже совершеннолетняя, но мамаша все равно катает в суд бумагу, требует привлечь прораба за совращение, развращение и принуждение. Супруга пишет на разлучницу, выставляя ее первой развратницей города. Инженер пишет на супругу прораба – она ему сгоряча новенький импортный пиджак порвала и часы разбила. Студентка пишет, что не было ни принуждения, ни совращения, а было лишь добровольное согласие сторон. Один прораб оперу не пишет, ему грустно и тягомотно, пьет вторую неделю и заверяет, что непременно повесится. Обе бабы его выставили, кочует по дружкам. Академгородок ржет еще почище тебя, в суде заранее ужасаются…

– Дарья, сейчас лопну… – простонал Глеб.

– А вот этого не надо, – сказала вконец развеселившаяся Даша, перенасыщенная искорками до кончиков ушей и пальцев. – Лопнувший ты мне ни к чему…

Она налила себе еще коньячку, выпила, встала и прошлась по комнате дразнящей походкой манекенщицы, играя бедрами и ощущая во всем теле задорную легкость. Сердце просило веселых безобразий. Оглянулась – шторы были задернуты. Той же летящей походочкой подошла к магнитофону, сунула первую подвернувшуюся кассету. Грохнуло что-то задорное на импортном языке. Не было на свете никаких сексуальных маньяков, никто не таился в сумерках с тесаком наготове посреди миллионного города, и сатанистов не было, и проституток, все на свете было естественным и дозволенным…

– Гражданин, вы как относитесь к развратной западной выдумке под названием стриптиз? – спросила она, смеясь.

Глеб поднялся с дивана.

– Сидеть! – рявкнула Даша подлинно милицейским голосом. Встряхнула головой так, что волосы метнулись рыжим пламенем. Замерла в весьма прельстительной позе и взялась кончиками пальцев за верхнюю пуговицу кителя. – Нынче я гуляю, отзвенел звонок… Женщина я или кто? А потому – даешь раскованность…

Глава шестнадцатая Ночь полнолуния

Шантарская милиция пообвыклась с любыми странностями и чудачествами. Старые кадры предпенсионного возраста еще рассказывали молодым, как во времена застойные первый секретарь обкома тов. Федянко затребовал и получил полторы сотни милиционеров, чтобы прочесать лес возле обкомовских дач и, кровь из носу, обнаружить злостно сбежавшего из клетки редчайшего золотистого хомяка, подаренного партийному главе Шантарской губернии дружественными перуанскими коммунистами. Милиция славилась профессионализмом, и беглец был часа через три обнаружен и захвачен без применения огнестрельного оружия – за что два непосредственных ловца огребли по месячному окладу, а замполит, хоть сам и не присутствовал, осуществляя лишь идейное руководство, получил очередную звездочку.

Числилась в устных летописях и душераздирающая история о пьяном японце. Сын Страны восходящего солнца, попавший в закрытый город с делегацией настрого проверенных коммунистов, вдруг обнаружил мелкобуржуазные оппортунистические наклонности – проще говоря, вульгарно запил в обкомовском буфете, а дойдя до кондиции, преспокойно прошел мимо ничего не подозревавшего постового у входа и растворился в Шантарске, уже тогда миллионном. Поскольку по-русски он знал ровным счетом два слова, «водка» и «Ленин», существовала нешуточная опасность, что он будет принят за обыкновенного сибирского инородца и в таковом качестве прибит шпаной либо терроризирован суровыми сержантами из вытрезвителя. Тогда-то по всем милицейским волнам и пронесся лесным пожаром исторический приказ: «Вылавливать всех косоглазых! Обращаться вежливо, свозить для проверки!» Городские вытрезвители получили строжайший приказ: с любым, кто хоть мало-мальски смахивает на косоглазого азиата, обращаться так бережно, словно он – японский император.