Отвисшая губа Спутника открыла крупные, как клавиши пианино, зубы.
— Мы с тобой переезжаем в двухместную камеру. С губернатором об этом уже договорились. Так что чем меньше, тем веселее. Правда?
Мэдди наблюдала за тем, как воровка женских сорочек карикатурно торжественно выплыла из их камеры и направилась в свою собственную, чтобы успеть до того, как их закроют в восемь часов. «Может, я умерла, а это — преддверие ада?» — с надеждой подумала Мэдди.
— Эти всякие лесбийские штуки… сейчас в большой моде, — сокрушалась Шанель, пока зоркий глаз Мамаши Джой разыскивал малюсенькую дырочку на пухлой мочке Мэдди. — Там эта, как ее… Синди и Фостер.
Стелла вздохнула и показала на огромную проплешину, которую она случайно выщипала посередине брови Мэдди.
— Тебе просто придется набраться храбрости и сделать это, девочка.
— Сделать
— Послушай, — Шанель нацелилась на второе
Мамаша Джой сняла крышку с дезодоранта.
— Идти против этой женщины — это самоубийство, — философски изрекла она. —
Мэдди попыталась прогнать охватившие ее плохие предчувствия безразличным смехом.
— Вы что, ходите на уроки
Когда за Мэдди пришли охранники, соседки по камере поцеловали ее на прощанье. По дороге к «приемному отделению» ее сопровождали серенады Холлоуэй: «Если ты забрызгала сиденье туалета, будь милашкой — вытри его бумажкой» и «Оттянись за меня, не слезай с мужика три дня».
Все вставало на свои места. Мэдди не только была в одном шаге от свободы, но и произошло еще нечто удивительное, восхитительно радостное. После того как она родила Джека, было легче воссоединить сербов и хорватов, чем молнию на ее брюках. Этим же утром Шанель одолжила ей свои джинсы «Ливайс» десятого размера. И впервые со дня рождения Джека Мэдди смогла их застегнуть.
В камере, где она ожидала своей встречи с судьей, оптимизм Мэдди растворился, как аспирин в стакане с водой. Голые стены, жесткая скамья, резкий запах мочи — все здесь дышало отчаянием. В коридоре разносились крики заключенных с просьбами о том, чтобы их выпустили в туалет или включили свет. Они умоляли о возможности опорожнить свой кишечник, встретиться с родными, поговорить со своими свежевыбритыми защитниками или просто выпить горячего чаю. В самом коридоре царил хаос. Мэдди слышала, как адвокаты и социальные работники криком общались со своими подзащитными через смотровые оконца.
— Что, у тебя было тяжелое детство? А у кого было
— Самое главное — это девушка. Она ведь не пострадала физически, правда? Я имею в виду, не считая того, что была изнасилована.
Дверца смотрового окна в двери Мэдди внезапно распахнулась. В маленьком окошке появилось лицо Двины, окутанное ароматами «Боди-шопа».
— Мэдлин, это твой последний шанс. Твой адвокат…
— Перегрин? Ой, не говорите, я сама угадаю! — съязвила Мэдди. — Он пылает энтузиазмом!
— Но ты не можешь его уволить. Во всяком случае, в соответствии с новыми правилами предоставления юридических услуг. Это значит, что, если ты не скажешь мне, где твой ребенок, он завалит твое прошение об освобождении и ты останешься в Холлоуэй.
Легкое дрожание в ее голосе заставило Мэдди насторожиться. Она стала с равнодушным видом рассматривать свои свеженакрашенные ногти, хотя больше всего хотела вонзить их в рот Двины и разодрать
— Обычно социальные работники стараются не принимать свою работу слишком близко к сердцу, чтобы сохранить дистанцию между собой и подзащитным. Однако время от времени встречаются случаи, от которых нельзя отстраниться. Такие случаи, как
Мэдди почувствовала, что у нее заболела шея от того, что ей приходится наклоняться, чтобы поговорить через окошко. Позади Двины, за темными внутренностями тюрьмы, открывались неизведанные глубины.
— Мне не следовало толкать тебя к усыновлению. Тебе нужно время для того, чтобы подумать, что на самом деле лучше для твоего ребенка. Я теперь вижу, какая ты хорошая мать.
Слезы отчаяния сдавили горло Мэдди. Двина нащупала ее уязвимое место, задев глубоко скрываемые чувства, но Мэдди поспешила загнать их обратно.