Бешеный медведь

— Ты уж прости нас, Вера Алексеевна, за эту нашу неуклюжесть, — заявила она, бросив взгляд на Решетникова, которого привело в ярость подобное нарушение разработанной им церемонии, — да только я тебе так скажу, по-простому. Спасибо тебе за мужа. Кабы не он — гореть бы нам всем тут с детьми нашими. И мужики бы наши, хоть и до последнего бы стояли, да всё одно до единого бы полегли и ничего не сделали. — И она вновь отвесила ей земной поклон.

Женщины зашумели, захлопали, и за всем этим шумом как-то потерялся и вправду оказавшийся здесь нелепым оркестр, и почти никем не замеченная ковровая дорожка, и все остальное…

Уже в глидере Вера прижалась к мужу и, тронув губами его гладко выбритую щеку, тихо прошептала:

— Я очень горжусь тобой, Кирюша… И знаешь почему? Не потому даже, что ты разбил этих пиратов и спас людей. Я всегда знала, что ты у меня способен на очень многое. А потому, что ты выиграл свою главную битву…

И Небогатов молча кивнул. Да, это верно. Он ее выиграл. Потому что главная битва — это битва против себя самого…

На следующий день к Решетникову заявился Емельян Казанцев, сразу по возвращении с Нового Петербурга и Кедра поставленный на допрос и дознание захваченных в плен пиратов. Казанцев был человеком степенным, дело делал неторопливо, но зато не упускал ни одной мелочи. Так что за этот участок работы губернатор был спокоен и сам туда не лез. Как Емельян закончит, так и доложит, а встревать — только дело портить.

И вот Казанцев наконец появился.

— Здоров будь, Геннадий Павлович, — поздоровался он, входя.

— И тебе здоровья, Емельян Кузьмич. С чем пожаловал?

— Да вот… — Казанцев протянул ему тонкую папочку с двумя листочками распечатки, — тут только выводы. А все дело здесь, на кристалле. Захочешь подробно ознакомиться — пожалуйста, только имей в виду, там, почитай, сорок восемь томов материалов. И почти сто сорок часов допросов в записи. То есть в материалах и расшифровки имеются, но ежели вживую захочешь послушать, то вполне возможно.

Решетников уважительно кивнул (Емельян был в своем репертуаре) и, вытащив распечатку из папочки, углубился в чтение…

Закончив, он поднял глаза на Казанцева и некоторое время сверлил его взглядом.

— А не поторопился ли ты, Емельян Кузьмич. А то у нас издавна много охотников во всех своих бедах кого-то стороннего винить. Тех же американцев, кстати.

Казанцев пожал плечами:

— И сам о том думал, Геннадий Павлович. Потому и с докладом тянул. Проверяли все, да не по разу. С Кириллом Владимировичем во все пиратские БИУСы влезли, информацию сравнивали. К его знакомым на Новом Петербурге обратились, чтобы еще раз все проверили, обнаруженные нами профили сравнили. Все так получается… Кстати, я бы не стал американцев так уж огульно обвинять. Очень похоже, что это, так сказать, частная инициатива этой самой «Макнамара инк.». Хотя… как сказал знакомый Кирилла Владимировича, у них сейчас уже сложно понять, где кончается «Макнамара» и где начинается Содружество…

— Ну-ну… — Решетников покачал головой, — пожалуй, по этому поводу один я ничего решать не могу. Надо будет Думу собирать…

«Думные бояре», как теперь уже стали их называть все жители Нового Города, съехались в офис губернатора к вечеру. Изменение в составе было одно — Кирилл Владимирович, но оно, понятно, никаких вопросов ни у кого не вызвало.

После краткого доклада Казанцева установилась тишина. Все думали, что дальше с этим делать. Оставлять без ответа было нельзя. На том испокон веку и стоит Русь, что никто из числа тех, кто ей обиду причинял, без ответа не остался. Но и ввязываться в противостояние с могущественной корпорацией тоже было как-то не с руки. Одно дело, ежели бы они остались под рукой Императора. Уж тот бы нашел способ, как этой «Макнамаре» укорот сделать. Но ведь сами порешили, что — нет. Отдельно жить будем, хоть и в дружбе с империей, а по-своему. И что теперь, лишь первый раз прижало, так тут же бежать — жалиться?

Первым подал голос Зазнобин:

— А помнишь, Геннадий Павлович, что мне та наша гостья из Института Кардигана говорила?

— Эта умная, что ль? — переспросил Решетников, явно не припоминая суть разговора, но вспоминая саму визави.

— Ну да… Так вот она мне тогда обо всех из их делегации, считай, все подробно изложила. А о старшем ихнем лишь вскользь. Но зато напоследок. И я теперь думаю, что это неспроста. Потому как последнее слово крепче всего в памяти остается.

— И чего она тебе сказала?

— Что этот самый Нойштадт с Макнамарой связан.

— Ну, мало ли что баба спьяну наболтает… — прогудел Никодим Охлупков.

— Да я вот сейчас думаю, что не так-то уж она и пьяна была, как показывала, — с сомнением покачал головой Иван, — уж больно складно говорила. Я и тверезый так не сумею…

— А помнится, я тебе, Иван, говорил, что надобно с ней отношения поддерживать. Так ты как с этим, справляешься?

— Прости, Геннадий Павлович, — сокрушенно покачал головой Зазнобин, — замотался я, все как-то недосуг было…