Бешеный мир

Сам того не ожидая, Панкрат окунулся не в размеренную тюремную жизнь со всеми ее радостями и горестями, а прямо с порога угодил на настоящую войну. А поскольку он не привык сдаваться, пока был в силах продолжать бой, то и колебания его продлились недолго. Урки хотели его смерти? Что ж, возможно, их желание вскоре сбудется. Но лишь после того, как Панкрат отправит на тот свет если не самого пахана, то хотя бы кого-то из его подручных.

Если бы Панкрат провалил это первое порученное ему дело, на этом его история и закончилась бы. Но и во второй раз он сработал не хуже, чем в первый, когда им руководили одни лишь эмоции. Теперь новоиспеченный восемнадцатилетний головорез не стал уповать на авось. Он построил свою новую стратегию, опираясь на уже полученный опыт. Ярость, скорость и внезапность – вот что обеспечило ему победу в первом бою. А, значит, на них же надо положиться снова, ибо малейшее промедление или колебание – и урки разорвут его живьем подобно стае гиен.

Ранее Панкрат не замечал за собой каких-то особых талантов. И не бывать бы счастью, да несчастье помогло ему открыть в себе такой дар. Дар истреблять в одиночку тех, кого он ненавидел теперь больше всего на свете, в их же собственных тюремных логовах.

Вторая победа Панкрата была не столь впечатляющая, как первая. Но он и не стремился к геройским подвигам. Заручившись обещанием «хозяина», что никто в колонии не знает, что борзый пухнарь выйдет из ШИЗО именно сегодня, он попросил, чтобы охрана подвела его ночью к двери нужной камеры и открыла ее. Остальное было уже делом техники. Ворвавшись внутрь, Панкрат подобно лисе в курятнике моментально вырезал пятерых из шести спящих урок, включая Мотыгу. А оставшегося, который подскочил с нар, но тоже не успел оказать сопротивления, прикончил более неторопливо, обставив все так, будто тот сам перерезал себе глотку. После чего все приметы стали указывать на то, что один из сокамерников Мотыги, выждав, когда все уснут, свел с ним счеты. А затем, не дожидаясь, пока начнется кипеш, убил остальных и себя. С какой стати он мог бы так поступить, Панкрата не волновало. Предысторию резни предстояло сочинять уже «хозяину». Он эту кашу заварил, вот пусть и расхлебывает ее так, чтобы самому ею не испачкаться и не поперхнуться.

«Хозяин» и впрямь сдержал данное Панкрату слово, переведя его в отдельную камеру и на особый рацион. Верилось с трудом, но именно так все и было. Почему его не устранили, как ненужного свидетеля, вставший на скользкую от крови дорожку пухнарь догадался позднее. Тогда, когда до него в полной мере дошло, во что он ввязался и шестеренкой какого механизма стал.

Начальники тюрем, их администрация и охрана – люди, балансирующие на весьма тонкой грани. Им все время приходится якшаться с самым гнусным отребьем и держать его в узде. Что, само собой, чревато для них постоянными конфликтами и с зеками, и с разгуливающими на свободе, криминальными группировками. Разумеется, «хозяевам» волей-неволей приходится брать от последних мзду за те или иные послабления тюремного режима для первых. Но при всех выгодах такого сосуществования зеков и тюремщиков, оно опасно тем, что если дать уркам хоть малейшее лишнее послабление, они моментально сядут тебе на шею и уже так просто с нее не слезут.

«Хозяева» лавируют меж этих двух огней всеми доступными им способами. Вплоть до того, что выращивают в среде заключенных «крысиных волков» – отпетых мокрушников, готовых истреблять не в меру зарвавшихся урок по приказу администрации. Но так, что сама она при этом оставалась вне подозрений. По крайней мере, формально. И наш Панкрат со своими рухнувшими жизненными идеалами, а также сжигающей его ненавистью к воровскому миру, оказался отличным кандидатом на роль такого истребителя.

Отныне он люто ненавидел все атрибуты этого мира, которым еще недавно восхищался. И который вместо романтики загнал его в глубокое болото, откуда ему было уже не выбраться. Его стало тошнить даже от блатных песен, что когда-то вышибали у него по пьяни сентиментальную слезу. А про блатные замашки, что казались ему ранее признаком истинной крутизны, и говорить нечего. Панкрат избавился от них, как от дурной привычки, сразу, как только понял, на какую войну его рекрутировали. Войну, что казалась ему едва ли не священной, а сам он считал себя настоящим идейным борцом с гнилой воровской сволочью.

Сколько всего «крысиных волков» скрывала система исправительных учреждений России, он понятия не имел. Но чуял, что он был такой не один. По причине конспирации Панкрата регулярно перевозили с места на место. Причем даже тогда, когда он бездействовал. Но такие периоды в его жизни наступали редко, потому что спрос на его услуги был высок.