Бешеный волк (сборник)

Он не выдвинулся в «народные», а так и застопорился на «заслуженном» – мечте провинциалов.

А еще он стал таким умным, что ему даже иногда не хватает ума.

Наверное, вообще, умный – это тот, кто способен что-то не понимать…

И то, что он не понимает, Эдуард Михайлович не считал странным: – Странным, Петр, – сказал он мне однажды, – Странным было бы, если б люди понимали все…

– Почему вы один, Петр? – довольно часто спрашивал он меня.

– Я не один, – отвечал я, и мы оба знали, что это правда и не правда, одновременно, – Я не один. Вокруг меня много хороших женщин.

– Не понимаю, почему вы не женитесь?

– Я бы женился, – улыбался я, хотя кошки на душе и поскребывали, – Только все, кого я мог бы «ощастливить», уже замужем.

– Не все, – проговорил Эдуард Михайлович.

И на этом, наш разговор закончился.

…Однажды Плавский предложил мне съездить на его машине в салон на «Щукинской» – в некую столичную провинцию, время от времени поставляющую художникам деньги и получающую взамен околопередовые идеи от таких, как я.

Думающих, что они эти идеи имеют.

Мне там причитался небольшой гонорар, и я решил попользоваться машиной метра.

Знал бы я, чем это закончится – интересно, поехал бы я с ним или нет?…

…От «Щукинской», проехав эстакаду над двумя затонами, в которых одинокие рыбаки состязались с рыбой так активно, что забирались в воду по пояс, мы свернули не налево, к салону, а направо.

– Не удивляйтесь, Петр, я просто хочу познакомить вас с одной женщиной.

Мне нечем было ответить на эту незамысловатую уловку, и я просто промолчал.

В конце концов, мне не пришло в голову стать женоненавистником, даже после знакомства с очень многими женщинами…

– …Я вам вот, что хочу сказать, Петр, – Эдуард Михайлович, на моих глазах превращался из нормального человека в доброжелателя. Впрочем, это его не портило.

Видимо, в этом деле существует самое универсальное оправдание – желание сделать лучше:

– Она, женщина нашего круга. Критик,…

Я промолчал потому, что никогда не считал критиков людьми моего круга, если, конечно, не иметь в виду геометрию Данте, потому, что критика – это месть разума чувствам, но слушал молча:

– Кроме того, сейчас она очень успешный менеджер, – беззантенчиво пользуясь моим молчанием продолжил Плавский, – Так, что, в любом случае, знакомство будет полезным.

– В любом случае, – подтвердил я, совсем не думая в этот момент о том, какими именно бывают случаи.

– Между прочим, – продолжал Плавский, – Она не берет ни каких «откатов».

И вообще, взяток не берет.

– А почему она не берет взяток? – спросил я.

– Ничего себе, страну мы создали, если один интеллигент спрашивает другого, почему его знакомые не берут взяток?..

Виктор Михайлович замолчал, перестраиваясь из левого ряда в правый, а перерестроившись, переменил тему:

– Она не замужем, хотя весьма симпатична, и у нее очень красивые ноги.

Правда, довольно сложный характер.

– Если симпатичная, красивые ноги, и не замужем, то о том, что у нее сложный характер, я и сам догадался…

Вообще-то, мне нужно было быть готовым к чему-то подобному, но когда дверь нам открыла Галкина, мне ничего не оставалось, как открыть рот. Мы, три человека, составляли на лестничной клетке некий треугольник, стороны которого несли в себе такое равенство, что это уже был не треугольник, а какая-то опора демократии.