Бесиво

— Я ж серьезно. Ну не понимаю. Скажи честно, или воли не хочется?

— Это за решетку, что ль?

— Кончай, братан. Поговорить-то можем? Я такого в жизни повидал, есть что вспомнить.

— И чего? — ехидничает Андрюха. — Теперь до конца жизни и будешь вспоминать? Не притомишься?

— Если притомлюсь, то повешусь. Ты думаешь, я что, гулял только? Я, брат, вкалывал почище твоего. Ради чего вкалывать — вот я о чем.

— И ради чего ты вкалывал?

— Ради воли. Все лето, да, я — вол. Зато зимой — рысак. И монету я такую в руках держал, куда тебе!

— А тебе куда? Монету твою?

— Да… — печалится Санька. — Не понять нам друг друга. Только ты не думай, на твоей шее сидеть не буду. Не из таких. Дело я себе найду. Только уж извини, по навозной части — я мимо.

Злобой вскипает Андрюха, но, на брата глянув искоса, думает, что да, запросто братан повеситься может, какая-то смертельная микробина сидит в нем, заразная микробина. Беречься стоит да приглядывать…

Дело для Санька нашлось само собой. Выскочила замуж старшая дочка соседа Сергея Ивановича. Этакий смазливый недомерок. За первого районного комсомольца выскочила. Дело известное, перегуляла, комсомольцу же биографию стеречь положено. Так говорили, прошептывали. Но, может, и любовь, кто знает. Да и потом, если партейный закон с народным совпадает, что плохого? Все правильно: обрюхатил девку — женись!

Отгуляли в районе свадьбу на уровне и в деревню прикатили с повтором на природе. Тут-то и затребовался санькин аккордеон. Свою душеньку отвел и всем прочим на душу пришелся. С тех пор и пошло. Где какая свадьба в районе, какая б музыка при том ни была, Саньку — за «пожалуйста» да за такие денежки, что живи — не хочу! Санька это дело как работу понимает, потому без отказу и капризу, с одним только условием: привези, отвези. Это если издалека заявка, конечно. А еще как издалека случалось — совсем с другого края района, про какие места в Шипулино и не слыхивали, большой район-то, с конца в конец до пары сотен километров наберется. Но бывало, что и Андрюха возил брата на своем «иж-«каблучке», и тогда, понятно, на свадьбе сиживал и дивился Санькиным талантам. Иную песню и не слышал раньше, чуть напоют лишь, а он уже тут и мехи враскат. С половины свадьбы, как обычно: молодежь — отдельно, со своей музыкой, что лишь молодым ушам выносна, а старики да старухи, да кто по возрасту близко к тому — они где-нибудь в сторонке, сами по себе. Вот там с ними и Санька с гармоникой. За войну песни он все назубок, что после войны — тоже. У иной песни, случалось, и слова-то подзабылись, тут тогда Санька, всем на радость, от первого куплета до последнего. Зацеловывали.

Такие люди за Саньку заступ выказывали, чтоб всякий надзор с него сняли начисто, и участковый отстал от него по поводу трудоустройства и будто бы тунеядства. И правильно сделал, потому что талант Санькин народом признан как нужный и полезный. И надзирать нечего, и возраст не тот, чтоб по пьянке буянить, и по плану жизненному, хоть для Андрюхи и противному, — дом замечтал братец купить у самого Черного моря, чтоб из окна волну слышно было, — а что? Полное право имеет. Если корня в родном месте не выросло, а к семейной жизни да к хозяйствованию душа не лежит. В таком возрасте, как Санька, человека уже не переделать.

Поняв это, Андрюха принял братана как он есть, тогда ж и все душевные придирки, что в душе скапливались, растаяли, и в душе освободилось место для других чувств.

Годы, как часики, протикали еще сколько-то, и, как только у Андрюхи заимелся первый внучок, в тот самый год началось то самое странное шевеление в стране, которое потом все так расшевелило вокруг, что вскорости начали люди понимать, будто шевеление — оно и есть жизнь, а до того словно и жизни не было, а только одна ожидаловка жизни. Все, кто так думать стал, они как бы в одну шеренгу встали против другой, кто по-прежнему жить хотел, а не шевелиться. И споры теперь меж людьми не по мелочам, а всё за политику, иной и говорит вроде бы по-русски, а понять — никак, потому что слова все новые, неслыханные и к легкому произнесению непригодные.

Тот же Сергей Иваныч, сосед. С ним теперь хоть вообще не общайся. Без пользы. Заумнел, заважничал. Послушать его, так он будто не из городка (на карте через раз найдешь) приехал, а прямым ходом не то что из Москвы, но из самого Кремля, где со всеми новыми за ручку, а кой-кому и пару пальцев заместо ладошки, потому что вошь самозваная и большего не достойна.

За советом к соседу теперь и не суйся — мелочовка, в упор не видит. Однажды посадил в свою «семерку» и покатили в сторону города, где кирпичный завод, когда-то на всю область славный. Правда, давно…

— Ну как, Андрюха, — спрашивает, когда оглядели производственное запустение, — пригодится в хозяйстве заводишко?

— В каком смысле? — оторопел Андрюха.

— А в том смысле, — отвечает Сергей Иванович важно, — что заводишко теперь как бы ничейный и будет чейный, кто сможет по новой дело поставить. Вот мы с тобой и поставим!

— Так он же государственный…