Бесконечная шайка

Предположение о том, что супруга убитого выразила свои чувства к последнему с помощью хрустальной вазы, было сразу же опровергнуто. У пани Гонсковой было железное алиби. Смерть флориана Гонски наступила часа три назад, супруга же его все это время провела в очереди к зубному врачу, со скандалом отстаивая свое место в упомянутой очереди, что очень хорошо запомнилось другим пациентам, которые и подтвердили ее алиби. В числе свидетелей оказались такие официальные лица, как помощник прокурора и ксендз.

Дело было в городе Остроде, время было послевоенное, беспокойное. Народная милиция только становилась на ноги. Непосредственным начальством старшего сержанта был сам комендант в звании майора, они вдвоем, собственно, и представляли весь оперативный состав местной милиции. У майора, инвалида войны, одна нога была деревянной, что ему не мешало в работе, комендатура не стадион, зато стрелял он классно. Без колебаний майор назначил старшего сержанта главой оперативной группы, велев по ходу дела набрать такую группу. Молодой руководитель группы был парень с головой, энергичный и расторопный, а знания приобретались уже в работе.

Начал старший сержант с мотивов убийства. Поскольку жена отпала, предположил грабеж. Старший сержант лично заставил заплаканную пани Гонскову проверить, все ли в доме на месте, что было очень не просто при таком разгроме. Старший сержант лично подгонял всхлипывающую женщину, не спускал с нее глаз, и в результате оба были очень удивлены, ибо и драгоценности, приданое пани Гонсковой, оказались на месте, и деньги нашлись там, куда их запрятали, а на комоде остались стоять, как стояли, серебряные подсвечники и хрустальные вазы, кроме той, роковой. Настырный молодой милиционер заставил вдову поднапрячься и вспомнить, чего же все-таки не хватает в комнате. После долгого раздумья вдова заявила, что не хватает бумаг.

— Каких таких бумаг? — недоверчиво спросил Роман Вюрский.

— А были у Флорека какие-то бумаги, я и сама не знаю какие, — ответила женщина. — Он их держал в папке, дрожал над ними не знаю как. Всякие старые бумаги и карты.

— А зачем он их хранил? На память?

— Может, и на память, мне не говорил. Только иногда, как выпьет, возьмет папку в руки и хвастается. Это целое состояние, говорил. Вот увидишь, говорил, мы еще с тобой разбогатеем! Вот я и увидела.

И Гонскова снова залилась слезами, а работник милиции прошел к выводу, что причиной убийства стали те самые таинственные бумаги. Ну а дальше расследование застопорилось. Время было тревожное, великое послевоенное переселение народов еще продолжалось, в городе люди не знали своих соседей, везде полно пришлых людей. С трудом разысканный дальний родственник Гонски сообщил, что сюда Гонска переселился потому, что во время войны находился в этих краях на принудительных работах, места ему понравились, а сам он из Варшавы, разрушенной дотла, возвращаться туда не имело смысла. Больше дальний родственник ничего сказать не мог, ведь они с Гонской виделись напоследок как раз перед облавой, устроенной немцами, после чего Гонску и вывезли на работу в Германию. А теперь эти земли отошли Польше. А Гонска ему написал, что жить тут можно, особенно тем, у кого ушки на макушке и в голове мозгов хватает. Что он имел в виду, дальний родственник не знает.

Об отпечатках пальцев старший сержант подумал сразу же, как только увидел труп и разгром в комнате. Теоретически он знал, как это делать, главным образом благодаря прочитанным в детстве детективам, но вот практически... С громадным трудом удалось ему снять некоторые отпечатки пальцев, неизвестно кем оставленные, причем эти отпечатки старший сержант посыпал тем материалом, который удалось раздобыть — детским тальком; дамской пудрой и даже порошком ДДТ. Да что толку — имеющиеся отпечатки не к кому было подогнать. Старший сержант Вюрский чуть не расплакался, услышав о том, что прокуратура прекратила дело, хотя сам он за проведенное расследование удостоился похвал и благодарностей.

Через два года в Жагани был убит Ярослав Пентковский. Постоянно он жил в Лодзи, в Жагани работал временно, снимал комнату у знакомых. Он тоже был вывезен немцами на принудительные работы в эти края и под самый конец войны, когда фронт уже был близко, бежал из лагеря, был ранен в ногу, и хромота у него осталась. Сюда, в Жагань, он наезжал довольно часто, проживая иногда и по нескольку месяцев.