Бесконечная страна

– Остановка «Больница номер пять!» – прозвучало в динамиках, и трамвай плавно затормозил.

– Ох, чуть не проехал…

Парень развернулся боком. Санька выскочил в проход и оттуда, через ближайшие двери, – на тротуар. Двери закрылись, трамвай тронулся.

Санька огляделся.

Красно-чёрно-жёлто-белой незнакомки видно не было.

Странно, куда она делась? Допустим, сошла раньше Саньки, пока он на соседа отвлёкся. И – что? Куда потом? Успела перебежать дорогу и скрылась в подземном переходе? Быстро, однако, перебежала, не всякая молодая так бы смогла…

Впрочем, мысли о сверхшустрой пожилой женщине со странным прозрачным взглядом, быстро вытеснили другие – привычные и невесёлые.

Санька перешёл дорогу на зелёный свет и через открытые ворота направился к главному входу в больницу. Палата, где лежала мама, находилась на третьем этаже. Лестница, коридор, ещё один коридор. Двери, двери, двери. Закрытые и открытые. На закрытых – таблички с надписями: Ординаторская, Процедурная, Хозблок, Главврач. За открытыми, ведущими в палаты, видны кровати. Одни пустые, на других лежат больные в халатах. И – запах, который ни с чем не спутаешь. Лекарств, дезинфекции, болезни, отчаяния и надежды.

Вот и пост дежурной медсестры напротив реанимационной палаты.

Раньше ему всякий раз приходилось просить разрешения, чтобы сюда войти, но теперь, после разговора бабушки с главврачом отделения, он ходит к маме свободно.

Утром, потому что все важные дела нужно делать с утра. Так его всегда учил папа. И мама с папой была согласна. Когда Санька был маленьким, он очень не любил рано ложиться и рано вставать (особенно зимой в школу, когда за окном ещё темно). Но сейчас он вырос, через четыре месяца ему исполняется тринадцать, и в семье он остался единственным мужчиной. В их с мамой семье, понятно. Потому что бабушка с дедушкой и прадедушка – это хоть и близкая, ближе некуда, родня, но семья уже другая. Просто по факту.

Поэтому маму навещать – с самого утра. Ибо важнее дела у него сейчас нет и быть не может.

Медсестра, заслышав его шаги, подняла голову.

Маша, узнал Санька. Все правильно. Если вчера была Катя, то сегодня Маша, она Катю в девять утра сменила.

Он уже знал наизусть их график дежурств, не говоря уже об именах.

– Доброе утро, Маша, – поздоровался он.

– Доброе утро, – улыбнулась Маша. Улыбка у неё была хорошая, светлая, от неё на Машиных щеках появлялись две маленькие круглые аккуратные ямочки. Катя Саньке тоже нравилась, но улыбалась она редко и скупо, так что Санька даже прозвал её про себя Царевной Несмеяной.

– Можно войти?

Он всегда спрашивал разрешения, хотя знал, что ему можно.

– Конечно.

– Всё, как всегда? Изменений нет?

И эти вопросы он задавал всегда. Хотя знал, – случись изменения, ему бы уже сказали. Если не врачи и медсёстры, то бабушка.

Маша покачала головой. Улыбка её погасла.

Санька неслышно вздохнул, отворил двери и вошёл в палату.

Мама лежала на кровати, подключённая к разнообразной медицинской аппаратуре. Её глаза были закрыты, и казалось, что она спит. Но Санька знал, что это был не сон, а кома. Слишком хорошо знал. Также он знал, что шансов на выход мамы из комы мало.

Врачи, конечно, ничего такого не говорили. Наоборот. С нарочито уверенными улыбками на лицах и бодрыми голосами они рассказывали, что всё будет хорошо, и надежды терять ни в коем случае не следует. Сами не замечая, что выражения «всё будет хорошо» и «не будем терять надежды» не слишком сочетаются друг с другом.

Поэтому Санька прошерстил весь интернет в поисках этой самой надежды. Включая профессиональные медицинские сайты и форумы. В том числе и англоязычные. Это была тяжёлая работа, от обилия непонятных латинских терминов иногда начинала болеть и отказывалась соображать голова, но он упорно продирался вперёд.

Результат его не утешил.

Когда пришло известие о гибели папы, Санька молился, чтобы случилось чудо, ошибка, и папа на самом деле оказался жив. Не случилось. Так с какой стати, ему надеяться на чудо сейчас?

Он подошёл к кровати и сел на стул рядом. Дотронулся до маминой руки, лежащей поверх одеяла. Рука была тёплой, гладкой, живой. Санька подумал, что отдал бы всё на свете, чтобы эта рука сейчас поднялась и погладила его по голове. И чтобы мама открыла глаза и улыбнулась. И сказала бы: «Доброе утро, сынок. Ты уже встал? Сейчас будем завтракать».

Санька зажмурил глаза.

Всё-всё на свете. И сделал бы, что угодно.

Открыл глаза, посмотрел. Ничего не изменилось. Всё так же попискивала и моргала разноцветными светодиодами медицинская аппаратура. Всё так же неподвижно, с закрытыми глазами, лежала мама. Она сильно осунулась и побледнела, тёмно-синие, почти чёрные, глубокие тени под её глазами очень не нравились Саньке (каждый раз он всматривался в них, надеясь, что они хотя бы чуть-чуть рассосались, побледнели, и каждый раз был вынужден признаться самому себе, что ничего такого не произошло).

Подступили слёзы. Санька знал, – если тихонько поплакать, станет легче. Никто его не увидит. Даже мама. Но – нет, нельзя. Мужчины не плачут, мужчины действуют. Так всегда говорил папа.