Бесконечная жизнь майора Кафкина

Конечно, размышления на подобную тему излишни, так как уже завтра будут написаны рапорты и доставлены комитетчикам! Осталось только забрать бумагу с авторучками да приступить к эпистолярщине!

Сытый Кафкин пополз к погребу, попутно заметив, что перемещаться по сырой земле стало ему некомфортно. Кроме того, он стал значительно сильнее ощущать запахи.

А уж капустный он выделял совершенно отчетливо даже издалека.

Вот и погреб. Подползая ближе, Кафкин стал ощущать какое-то тревожное чувство. Как Штирлиц. Что-то здесь не так, думал он. Запах подозрительный, что ли? Не помадой ли Швабры несет из погреба вместе с холодом и затхлостью? Ищейки Мюллера не дремлют, Кальтенбруннер вышел на охоту! Удесятерить бдительность! Не время расслабляться, товарищи!

Кафкин с напряженным вниманием подполз к погребу, прислушиваясь и стараясь угадать, что ждет его в нем? Засада? Швабра с сетью караулит у входа? Да вроде бы не слыхать ничего… Похоже, конспиративная явка еще не провалена. Рискнуть?

Он полез в погреб по потолку – так можно было избежать капкана или петли. Жена способна была на любую пакость ради миллионов долларов за показ мужа в образе гусеницы. Проклятая Жердь! Это ж надо такое придумать: пасти мужа на траве и кормить морской капустой! И это – после стольких лет супружеской жизни!

Он забрался внутрь и осмотрелся. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Нет мешка. Значит, обнаружила, паскуда, и уперла! Настоящая гестаповка ведет охоту. Обложила, как радистку Кэт! Ищет. Хорошо хоть, на чердак не додумалась залезть, пока он пребывал в беспамятстве. А если бы застукала? Да страшно подумать: уже бы возили в клетке!

Ну, мы еще поборемся, дорогая! Мы еще раздобудем и бумагу, и ручки. Где? Это – проблема, конечно. К Котенко вновь лезть рискованно. У Оборвышевых – капканы. Дома Верка поджидает. Anus не подходит из-за общаг. Значит, придется забраться к соседям, живущим с левой стороны.

Что это за люди, Григорию Францевичу было неизвестно. Очень уж они жили уединенно. То ли цыгане, то ли уголовники какие?.. Иногда возле ихней калитки появлялся мрачный здоровяк, иногда – бабешка неопределенного возраста. Иногда ночью подъезжали иномарки, но больше ничего не говорило о жизни соседей, которых от любопытных глаз скрывал надежный забор.

Но ведь бумага и ручки нужны! Придется лезть к соседям, решил Григорий Францевич, и направился было к выходу из погреба… Но нежданно появился там пропавший мешок, который держали руки негодяя Дубова, и в следующий миг Кафкин оказался в нем! Свершилось! Нюх не подвел Кафкина, но лучше бы было – наоборот!

Спелись, вороны проклятые, уяснил горькую истину Кафкин. На почве корысти обложили со всех сторон и схему поимки продумали!

Они заточили его в любимый чулан – «ленинскую комнату», и заперли. Так началась жизнь в узилище; жизнь, которая ярко напомнила Григорию Францевичу подвижничество профессиональных революционеров и разведчиков. Ильич в Шушенском томился, Лазо в топку паровозную бросили, Абеля церэушники пытками изводили…

Поступки и речи авантюристов свидетельствовали, что окончательного плана по эксплуатации приобретенных талантов Кафкина они еще не выработали. Швабра мечтала совмещать его пенсию с долларовыми забугорными гастролями. А продавшийся журналюга-шпион принялся за огромное научно-исследовательское эссе о гусенице-мыслителе и грезил о лаврах нобелевского лауреата одновременно по литературе и биологии.

Также в разговорах присутствовала их грядущая свадьба на Лазурном берегу в период проведения следующего Каннского кинофестиваля. Наглецов абсолютно не стесняло при этом наличие живого супруга. Споры шли лишь о том, как успешнее провернуть все эти бредовые идеи-мечты.

Несчастная мать Клавдия Васильевна понятия не имела о горемычной доле сына-насекомого, о том, что родная кровиночка находится совсем рядом. Григорий Францевич слышал иногда, как ковыляет она тяжелой поступью мимо чулана, как спрашивает подлую Жердину-Швабру о нем… А та с невероятной умелостью врала, что отправился он в неизвестном направлении к любовнице и даже вещи не прихватил. Такого вот сыночка-импотента, маманя, уродили!

Ясна стала окончательно Кафкину сущность его супруги, а также уяснил он и то, чем она взяла двурушника Дубова. Естественно, не лошадиная красота и графоманские стихи привлекли его внимание! А вот трехкомнатная добротная изба, сад с огородом и машина – вот на что намылился подонок! Проживал-то он на съемной жилплощади и был, между прочим, на десять лет младше своей «Джульетты».

Да уж! Жизнь прожить не огород переползти! Она жестока и груба. Всеми движет корысть, а вот о душе, о высоких мотивах уже никто и не вспоминает! Эх, суета сует все, сплошная суета!

Мучители приходили к нему каждый день. Дубов фотографировал Кафкина на поляроид и снимал на видеокамеру, а Жердина совала ему в рот авторучку, подкладывала чистый бумажный лист и требовала:

– Пиши стихи, глиста!