Бесконечная жизнь майора Кафкина

А потом пришла пора новой линьки и уменьшения длины. Кафкин сократился до размеров половины цветного шнурка от детской кроссовки. Соответственно, пищевая потребность опять уменьшилась, а дополнительным плюсом нового облика стала возможность заползать и укрываться на ночь или в непогоду под листьями кочанов. Теперь для Кафкина практически наступил ожидаемый им когда-то коммунизм. От каждого – по способности, каждому – по потребностям! Или: лопай, пока не лопнешь! И Кафкин лопал. Он ощущал, что в этом и заключен смысл его нынешней жизни, так как приближается Событие. Что это такое, Григорий Францевич не знал, но интуиция продолжала нашептывать: ешь, усиливайся, копи энергию!

Затем случилась еще одна линька, вплотную приблизившая его размер к физическим параметрам сестер-гусениц. Они уже не боялись его, а просто не обращали внимания. Бывший советский майор успешно входил в общину и жил теперь, подобно своеобразному репатрианту, уже общими заботами огородно-гусеничной кибуцы.

И однажды это началось! Переполненный запасами органики Кафкин нестерпимо возжелал заползти на какую-нибудь стену, забор, столб или дерево, чтобы приступить к выполнению Миссии. После недолгих поисков на чердаке нашлось укромное сухое местечко под балкой; там он с нежданным проворством сплел из слюнонити небольшой шелковистый гамак-подушку, который прикрепил к балке. А потом обвязался, уткнулся в него да и замер, погрузившись в нирвану.

Мысли умчались куда-то, а сознание, утратившее связь с реальным огородно-деревенским миром, растворилось в Потустороннем и Непознанном. Время остановилось для Кафкина.

Через сутки отвердевшая гусеничная кожица бывшего политрука лопнула, а сам он стал куколкой.

Глава 8 Я – бабочка!

Что это было? Когда? С кем? Григорий Францевич медленно приходил в себя, возвращаясь оттуда… Откуда? Может, это была другая Вселенная?

Кафкин очнулся. Кто он? Почему темно и тесно? Шевельнуть нельзя ни рукой, ни ногой. Кто ж так запеленал?

Неужто Верка измывается? Не девочка уже – тридцать восемь лет, скоро помирать будет, а все выкобенивается, дура, шутки шутит нелепые. Да и он – не мальчик, чтобы такие подначки ему устраивать: сорок лет вот-вот исполнится. Юбилей будет, мясо шашлычное пора мариновать…

«Юбилей». Тут в мозгу его щелкнул выключатель, и яркими буквами зажглось это словцо, а дальше начали являться также иные картины. Да ведь юбилей-то уже отметили! и шашлык жрали. Крупские из солнечного Магадана заявились с рогами. За здоровье его чокались, Верка хвалебные вирши гнала, Оборвышевы ругались. И были еще двое – молодой очкарик с лысым хреном в оранжевых простынях. Лысый что-то подарил… Точно, бутылек с настоем трав!

И Кафкин вспомнил все. Этот оранжевый колдун снадобьем своим его в гусеницу обратил. Сколько кочанов с тех пор переедено! Швабра со шпионом журналюгой в чулане дрессировали, куплеты матерные заставляли писать! Котенко, подлец, энциклопедию выкрал! Сын его спину до самых кишок продавил! У соседей собаки-монстры во дворе бегают. У Оборвышевых – капканы в огороде.

Так, где он теперь? На чердаке! Сам же сюда залез и гамак-подушку сплел. Для чего? Чтобы Миссию осуществить. Теперь, когда очнулся, пора приниматься за дело!

Он стал дрыгаться и вибрировать всем телом. Постепенно теснота проходила, пелены ослабевали, и даже стало возможно чуть приоткрыть глаза. Еще чуть-чуть поддать! Где-то рядом треснуло, ко лбу притек свежий воздух, зазудело в спине…

Он завертелся, освобождаясь от органических лоскутьев, и руками-ногами стал упираться в нечто, что пленяло пока еще тело. Руки? Ноги? Какое там: лапки, как и прежде. Вот только стало их теперь гораздо меньше. «Любопытно, – подумал Кафкин. – Видно, свершилось! Кто ж я теперь? Куколка в коконе? Да ведь у куколок рук-ног нет. Стало быть?»

Еще энергичнее задвигался, голова освободилась, и увидел Кафкин, как распрямляются у него элегантные тонкие усики с шишечками на концах. Скосив глаза, обнаружил под ними присутствие длинного раздвоенного отростка, сходного слегка с комариным клювом. Половинки клюва-отростка соединялись маленькими крючками и ворсинками. Это не понравилось отставному политруку, и он вынужден был энергичной мимикой лица скрутить раздвоенную пару в нормальный цельный нос-хоботок. Тот, впрочем, вызывающе-неприлично торчал и совершенно не гармонировал. «Надо бы закрутить, – подумал Кафкин, – чтобы не перепутали меня со слоном или комаром». Напряг образованное торчалово, и оно, послушное воле владельца, тотчас скрутилось подобно пружине в наручных часах.

Вот теперь все пучком, удовлетворился Кафкин. Он сообразил, что эта штука – для удобства питания. А под ней обнаружились маленькие щупальца. Их назначение тоже было ясно: для распознавания пищи от несъедобной дряни.

Дальнейшей тряской и вибрацией Кафкин сумел себя полностью освободить. Новые лапки были полны силы и цепкости. А на спине-то… Кажись, крылья там?! Григорий Францевич на миг задохнулся от восторга. Вот тебе и на! Значит, бабочкой стал!