Бесконечное движение к свету

А в этой бойне, здесь и сейчас, ведь тоже виновата гордыня. Я больше чем уверен, что все вопросы можно было решить мирно. Всего-то и надо было, двум человекам сделать один шаг назад, попуститься каким-то одним ничтожным принципам. Ты, лейтенант, знаешь, о ком я говорю. Это всем известный Борис Николаевич Ельцин. И, тем не менее – ему, я, всё-таки, поставил бы памятник. Поставил памятник за то, что он не искоренил и не уничтожил гласность, этот важнейший атрибут демократии. А ему, я уверен, хотелось это сделать, очень хотелось. Но он устоял перед этим соблазном. Ведь будь такая гласность во времена Гитлера и, возможно, не было бы Освенцима, Бухенвальда, Требленки. И пускай Гитлер держал в руках всё и всех, однако огласка его тоже бы как-то сдержала. А сейчас? Я ведь сейчас из-за той же гласности не позволил Антипову застрелить того человека, хотя я целиком и полностью поддерживаю Антипова. Я тебе скажу больше – этот посёлок следовало бы вообще сравнять с землёй и посыпать сверху солью. Ведь мы же им полностью доверяли. А они? Внаглую… Средь бело дня… И никто ни словом, ни взглядом… Даже ни намекнули… Эти всё, так называемые боевики, которые шастают по горам и лесам, они же не сеют и не пашут. Но за чей то же счёт они живут? Кто-то их поит и кормит? У меня в Афганистане был такой случай – мы поймали минёра. Здесь уже сомнений не было: мы его застали с полной амуницией за установкой мин. Мы могли его убить на месте. Как угодно убить – застрелить, расчленить, сжечь, подорвать на собственных минах. Но мы побороли в себе это желание и решили отвезти на базу. По дороге мы проезжали через три населённых пункта и, в общем-то, так, ради интереса, спрашивали у местных жителей, указывая на пленника – «Он из вашего селения?». И что ты думаешь, лейтенант, во всех трёх селениях нам сказали – «Да, он наш». Здесь у человека можно спросить паспорт, в Афганистане тогда ни у кого паспортов не было. А ты знаешь как делали немцы во время войны? Они в городах и крупных посёлках устраивали облавы. Забирали в основном мужчин и помещали их в, так называемый, «отстойник». Потом родные и близкие приходили и выкупали своих. А если за человеком никто не пришел, значит, он не местный, значит партизан. У нас в Афганистане таких полномочий не было. У нас там руки были связаны гуманными принципами, спущенными сверху. Но там мы, в общем-то, ничем не отличались от немцев. Да, мы не жгли деревни и не расстреливали мирных жителей. Хотя были случаи, когда мы с ними не церемонились, потому что находились перед выборам: или – или. Там мужчины воюют с двенадцати лет… Что такое двенадцать лет? Человек в этом возрасте, по сути – ребёнок. Да, нам приходилось убивать детей. И если сконцентрироваться на этом факте, то мы ничем не отличались от немецких солдат. Мы точно так же защищали себя.

– Нет, отличались – задумчиво произнёс лейтенант.

– Чем? – жадно глядя ему в лицо спросил полковник.

– Идеологией – ответил лейтенант.

– Браво, лейтенант! – полковник заметно оживился – Лейтенант, тебе тяжело будет сделать карьеру. Ты умный, но для карьеры этого мало. У нас, что бы чего-то добиться, надо угождать начальству. А для этого надо подстраиваться, льстить, притворяться. Умному человеку это делать тяжело. Сейчас у власти много тупых бездарей. Самое страшное, что себе в приемники они выбирают себе подобных. Да, лейтенант, мы отличались идеологией. Ведь простой немецкий солдат, ступивший на нашу землю, был одержим той же гордыней и искренне верил в своё превосходство. Гитлер своей одержимостью заразил большую часть, да я думою не будет преувеличением, если сказать всю нацию. У нас же, в Афганистане, цель была гуманной – мы пришли защищать социалистические принципы от посягательств американского империализма. Мы попросту восстанавливали справедливость – защищали слабых. Потом, перед лицом смерти, когда её дыхание пронизало холодом душу и тело, в самом прямом смысле, тот немецкий солдат вдруг задумался – «А зачем…?». Мы тоже задумались, почему в нас стреляют те, кого мы пришли защищать?

Гордыня заразна, как заразная болезнь. Она может и передаётся воздушно капельным путем.

– Внушением – сказал лейтенант.

– Что? – не понял полковник.

– Я говорю, что гордыня передаётся внушением.

– Ах да, внушением. Конечно, гордыня передаётся внушением… – полковник вдруг замолчал, потом, махая указательным пальцем и указывая куда-то в сторону в задумчивости произнёс – В гибели этого ребёнка виновны все: и тот, кто на верхней ступеньке, и на средней, и на нижней. И тот, кто стрелял, и его командир, и командир командира. И ты, и я, и тот условный гражданский, который сидел перед телевизором и с безразличием смотрел программу новостей. Когда-нибудь, где-нибудь, все мы за это ответим. Ну ладно мы, военные, закованы в кандалы устава. Нам трудно что-то доказать. Но гражданский мог бы постоять за справедливость…

– Гражданский верил в то, что ему говорили властьимущие – робко возразил лейтенант.