Бесконечное лето: Город в заливе (СИ)

— Чего? — Алиса скептически смотрела на меня, лежа вниз головой. — Ты сам-то как, хорошо себя чувствуешь? Головушка не болит? Тянущих ощущений в области неокортекса не испытываешь?

— Тихонечко, — навел я порядок. — Есть предложение не спешить пока с выводами, возможно, товарищ представит веские доказательства, и все это перестанет выглядеть как бред сумасшедшего.

— А они есть? — удивилась Славя. — Доказательства, то есть?

— Мои слова, само собой. Итак, вернемся на несколько месяцев назад, друзья — в тот прекрасный летний день, когда красивая и слегка пугающая женщина по имени Виола выдала нам официальный пропуск за пределы лагеря и отпустила, образно говоря, в свободное плавание.

Девчонки почти синхронно кивнули. Хороший день был, что ни говори.

— До того, как она это сделала, мы имели долгий и предельно конкретный разговор о том, чем мы, среди прочего, будем заниматься на воле. Мне был, скажем так, выдан список целей и локаций, которые нужно посетить — Москва, Амстердам, Лондон, Барселона, Брюссель, и так далее, сами помните.

— Просто посетить? — удивилась Алиса.

— В общем-то, да. Видимо, Виола, или кто там стоял за ее спиной, совершенно верно предположила, что само наше появление в той или иной точке земного шара спровоцирует определенные события. И так все и вышло, если помните — хоть площадь Дам вспомните, хоть наши приключения на острове…

— А я думала, там все случайно вышло, — протянула Лена.

— Случайности не случайны, — оборвал я эти оппортунистские речи. — Судя по всему, целью наших посещений была. как это… «реморализация криминогенных точек, форсированная культивация ключевых моральных ценностей»… ну, вы знаете, что после приснопамятного мега-концерта в «Совенке» тамошний излучатель полностью зарядился и накрыл полем то ли весь мир, то ли около того, а наше пребывание в той или иной части света резко снижает там уровень насилия и преступности… Ну вот, последним пунктом этих непростых гастролей оказался Роанапур. И, что самое характерное, это уже произошло по личной просьбе Виолы.

— Почему?

— Именно это я и сказал, — энергично кивнул я. — Что за использование служебного положения и пятерых толковых подростков в корыстных целях? В ответ она рассказала мне длинную, но поучительную притчу. Жили когда-то два старика — ну, то есть, на тот момент просто крепких пожилых человека. Одного звали Зигфрид Гюнтнер, а другого — ну, скажем, Корней Марининский. Они не то чтобы дружили, но часто общались, а учитывая, что работали в одном и том же ведомстве под названием Группа Ребят-Умельцев, и крепко ненавидели другую контору, которую мы искусно зашифруем, как Команда Горячих Бунтарей, то общие темы для разговора находились сами собой.

— Это шпионский роман, я поняла, — зевнула Алиса.

— Тишина в библиотеке, — снова очертил я границы дозволенного. — У герра Зигфрида, простого немца, оставшегося после войны в стране, была внучка Виолетта. У товарища Марининского тоже имелась внучка, по имени София. Через какое-то время София выросла в комсомолку, спортсменку и просто красавицу, поучаствовала в афганской кампании СССР, дослужилась до капитана, получила сильные ожоги и комиссовалась по ранению.

В глазах девчонок забрезжило понимание.

— Насколько я понимаю, Виола с Балалайкой дружили, и когда последняя отправилась в Юго-Восточную Азию, наша славная «медсестра» решила по-свойски приглядывать за ней. И помогать, при необходимости. Сама она так решила, или ее кто-то попросил, я не знаю, и это уже неважно. Мы и есть эта помощь. Общее снижение криминогенной обстановки в славном граде Роанапуре должно ей помочь — правда, Балалайка, в смысле, Владилена, то есть, я хотел сказать, София, ничего об этом не знает. Я ответил на ваши потаенные мысли и незаданные вопросы?

— Наверное, да, — сказала Алиска и потянулась. — Правда, я думала, тут будут зловещие тайны и секретные шпионы, а оказалась всего-навсего помощь друзьям… неинтересно.

— Это да, — согласился я, помолчав. — Неинтересно и скучно. Кроме тех случаев, когда без нее — никуда.

***

За общей суматохой с нашим с Ленкой погружением и находкой золота — на подъемные работы нужно будет целый флот высылать, не иначе — равно как и с чудесным возвращением Мику, как-то совершенно забылся тот факт, что у нас на борту имелись пленные. Толстый парень Рейхардт, обретший после нашего краткого общения спокойствие и улыбку Будды, и мрачный хмырь в неизменной панаме, которого, как выяснилось, звали Билл Хойт. Что с ними делать, собрались решать коллективно, но без экипажа — пленные были нашими.

— Я их, честно говоря, сначала планировал допрашивать, — выдал я секретные намерения. — Если потребовалось бы, то достаточно жестко. На предмет личности заказчика, в первую очередь, а также зачем он сделал с Мику то, что сделал, ну и дальше по обстоятельствам. Даже на детекторе лжи собирался проверять — надежнейший способ, между прочим.

— И откуда бы ты его тут взял, детектор-то? — лениво поинтересовалась Алиса.

— Да он у меня с собой! — я достал из кармана хитрое устройство.

— И что? — Алиска прищурилась, рассматривая детектор. — Это же просто стальная пластинка.

— Конечно, — подтвердил я. — Работает так — прижимаем к ней палец проверяемого, и говорим, что отрежем его, если он, зараза такая, не расскажет правду. В любом случае, сейчас необходимость мстить за нашу зеленоволосую красавицу отпала сама собой… так что не вижу причин прибегать к излишней жестокости. Детектор, Алиска, кстати, отдай — я тебя знаю, ты его для чего-нибудь не того приспособишь, есть у тебя такой талант… Итак, друзья, какие будут мнения на этот счет — что делать с нашими почетными пленниками?

— Поинтересоваться именем заказчика, довести его до сведения Датча, дальше пусть сами разбираются, — пожала плечами Алиса. — А этих — отпустить.

— Я бы тоже отпустила, — согласилась Славя. — Или просто передала в чьи угодно компетентные руки — я даже не знаю, в Роанапуре полиция есть или нет? — и там уже не наше дело.

— Они неприятные, — согласилась Лена и поежилась, будто вспоминая что-то плохое. — Лучше бы избавиться, и побыстрее… то есть, в хорошем смысле избавиться, конечно!

Я уставился суровым немигающим взглядом на Мику.

— Твой голос решающий, о прекрасная гетера с Востока. Ты, в общем-то, пострадавшая сторона, так что, как скажешь — так и будет.

Алиса закатила глаза. Что-то я и правда ошибся — на востоке же гейши, а не гетеры. Молодчина, что заметила.

Мику чуть нахмурилась.

— Ну, с одной стороны, он меня все-таки, конечно, убил… но с другой — я же вернулась! Так что тут выходит пятьдесят на пятьдесят, хотя они же за нами гонялись еще долго и задержали на день, и кто знает, как бы все пошло, не будь их здесь… Но ведь это несчастные, запутавшиеся люди, которым не нравится то, что они делают, и они занимаются этим только из-за денег — какая это ужасная судьба… Мне кажется, нужно их просто отпустить с предупреждением, чтобы больше так не делали.

Наивная, милая Мику. Или проницательная и мудрая — как посмотреть.

***

— Плохи ваши дела, граждане, — оставшись в одиночестве, сообщил я Биллу и Рейхардту, которые сидели, прикованные наручниками, на корточках в дальнем углу. Билл зыркнул на меня мрачно, но ничего не сказал, а толстый кок, принявший буддизм, воззрился с незамутненным радостным ожиданием. Что-то с ним все же крепенько стало не то. — Мы тут посовещались с товарищами относительно дальнейших действий с вами. Мнения разнятся, большая часть предлагает привязать к ногам чугунную гирю и утопить в бурных водах. Но вот беда — на борту нет ни грамма чугуна, что, по совести говоря, серьезно осложняет вашу участь, потому что на втором месте стоит предложение…

— Говори, что нужно, парень, — разлепил сухие, потрескавшиеся губы Билл Хойт. Попить им дать забыли, это да, это моя вина, пожалуй. — Раз мы еще дышим, значит, зачем-то вам еще нужны. Точнее, я нужен, Рей теперь уже, думаю, мало ценности представляет.

— Ну, заказчик, конечно, — пояснил я. — Кто нанял, с какими целями, в какой формулировке. Вы же наемники, никакими эмоциональными узами к нему не прикреплены, а заказ честно провалили. Так что можете смело колоться, потому что девчонки мои, разозленные отсутствием чугуна, придумали несколько довольно экзотичных вариантов — ты их не оценишь, есть у меня такое подозрение.

Бородач в панаме фыркнул.

— В этом ты прав, парень, положение на этот раз, похоже, и впрямь безвыходное — но, справедливости ради, мы никак не рассчитывали на такой поворот событий. На такую… сверхъестественную реакцию со стороны простых контрабандистов. Словом… нас наняло ЦРУ.

— Ух ты, — восхитился я. — А чего не Моссад сразу, не зловещие хасиды с длинными носами и пейсами, облаченные в шерстяные пальто и курчавые шапки? Зашел бы уже с козырей.

— Я говорю то, что знаю, — пожал плечами Хойт. — Нет, она, конечно не представлялась и вообще языком не болтала на этот счет, только мы ведь тоже не сопляки, так что навели справки, пообщались со знающими людьми — у половины Роанапура есть такой «парень, который знает одного парня, который знает еще одного парня» — осведомители, короче. И вот несколько таких осведомителей, независимо друг от друга, сообщили, что как минимум она, а то и все ее заведение — Церковь Насилия — занимается, среди прочего, работой на «спуков», ЦРУшников, в смысле. Так что я, можно сказать, после всех этих лет снова послужил своей прекрасной родине за неплохие деньги в твердой валюте.

Неведомый резидент ЦРУ в Роанапуре еще, оказывается, и женщина. Вот всегда так — все зло от них.

— Боевая задача была похитить девчонок? — на самом деле, именно этот вопрос интересовал меня больше всего. ЦРУшники или нет, к заказчику подступиться все равно пока невозможно. А вот откуда у него оказались сведения про нас — это отдельный вопрос. Неужто Балалайка сдала?

Билл Хойт отвел взгляд. Впечатлительный наблюдатель мог бы сказать, что он чуть смущен.

— Не совсем. Приказ был недостаточно конкретно сформулирован — по нему за вами нужно было проследить и, в случае получения или передачи любого ценного груза, перехватить его и доставить заказчику.

— Ага, — глубокомысленно сказал я. — А чего ж вы тогда напали, черти? Не было ведь передачи. И получения — тоже не было.

— Мы пришли к выводу, что ты с помощью «Черной лагуны» перевозишь ценных пленников — было решено их перехватить, — сообщил Билл Хойт бесстрастно.

Эвон как, «было решено». Сам, небось, и решил. А что это означает? Что дело не в Балалайке, утечка была не от нее — иначе у этой гоп-компании было бы куда больше информации. А так ЦРУ просто пронюхало, что русская мафия затевает что-то масштабное и потенциально выгодное, и решило вмешаться. Хм, а может, это вообще частная инициатива конкретного резидента — сейчас уже не выяснишь, а с коррупцией в этом агентстве всегда был полный порядок.

И тогда что получается? ЦРУ получает информацию о готовящейся операции «Отеля Москва» то ли от «крота», то ли с помощью технических средств, но в сильно урезанном виде, американцы не знают, ни целей операции, ни исполнителей. После этого за штаб-квартирой «Отеля» устанавливается наблюдение — кому будет поручено исполнение. Приезжаем мы. Компания «Лагуна», главой которой является Датч, достаточно известна в городе, кроме того все знают, что с ней часто сотрудничает Балалайка, так что жучок на катере, вполне возможно, был вообще поставлен заранее, впрок. Мы отплываем, в это время наемникам ставится задание проследить, выйти на перехват и присвоить любые находки или товары, которые окажутся на борту. Они проявляют нездоровое рвение и атакуют раньше, чем и запускают весь этот каскад безумных забегов, похищений, стрельбы и искусственных штормов в отдельно взятых координатах.

Нормально это выглядит? Вполне нормально — реалистично. Это только в кино ясные взором оперативники за пять секунд получают абсолютно всю информацию и никогда не совершают ошибок. В реальной жизни всегда царит хаос, неразбериха и принимаются дурацкие инициативные решения. Плохо ли это? Упаси боже — если бы Реви с Роком успели как следует разведать испанский фрегат и поднялись на борт с золотом до прибытия орлов Хойта, трупов могло быть гораздо больше. Так что — пускай это и цинично — нам в целом скорее повезло. Несмотря даже на произошедшее с Мику.

Наверное, здесь мне полагалось снова почувствовать какие-то эмоции — сожаление, остатки того горя и отчаяния, которые затопили нас всех тогда на палубе, стоящих рядом с безвольным, бездыханным телом с разметавшимися зелеными косами. Хотя бы намек на них. Но я не чувствовал ничего.

Ритм двигателей катера изменился — судно перешло на низкие обороты. Тормозим, что ли? А как же залитые под пробку баки и полный ход до самого Роанапура?

— Ладно, — объявил я. — Насчет экзотических предложений по вашей дальнейшей судьбе, это я пошутил. На самом деле, при условии что ты все расскажешь, было решено вас отпустить с миром. Мы ж не злодеи какие, в конце-то концов.

На палубе нас встретил усилившийся ветер и качка — погода портилась, отсюда и снижение скорости. Билл Хойт ступал осторожно, он все-таки не до конца верил, что мы отпустим их просто так. Зато Рейхардт все так же радостно молчал и с широкой улыбкой смотрел на проглядывающее из-под быстрых белых облаков яркое солнце.

— Итак, — громко сказал я. Болтающая ногами на торпедном аппарате Алиска даже головы не повернула, зато из рубки вынырнула Мику, а на носу мелькнули белокурые косы Слави. — Граждане пираты, наемники, тунеядцы и хулиганы совершили проступок, и были задержаны. Но в ходе предварительного следствия осознали свою вину, раскаялись в содеянном и пошли на сотрудничество с органами дознания. В силу этого, им был вынесен максимально мягкий приговор — изгнание с прогрессивного парохода «Черная лагуна» за несоответствие высоким требованиям к моральному облику экипажа. Приговор вступает в действие немедленно.

Билл Хойт напрягся. Он явно решил, что изгнание будет истолковано буквально — за борт, головой вниз. Но мы, как уже было сказано, не душегубы. Поэтому я продолжил.

— По причине отсутствия личного транспорта, гражданам Хойту Бэ и Вольфу Рэ — китайцам, судя по именам — будет оказана единовременная помощь в виде телепортации, а также бесплатного дельного совета.

Я встал между ними, приобнял за плечи и шепнул Биллу Хойту на ухо то, что планировал. После чего исчез вместе с ними.

— Что ты им сказал? — поинтересовалась Славя через несколько секунд, когда я уже снова стоял на палубе, один-одинешенек.

— Так, выдал полезную рекомендацию насчет смены поля деятельности, — образно ответил я, неопределенно помахав в воздухе ладошками. — Сдается мне, они прислушаются.

***

— Женщина, связанная с ЦРУ и Церковью Насилия? — без особого удивления переспросил Датч. — Это Эда, ее все знают, обаятельная такая девушка. Реви с ней частенько общалась в прошлом, да и на катере они, кажется, тоже вместе бывали — тогда, видимо, мы жучка и подхватили, Бенни его как раз нашел и уничтожил. Эда, значит… Бодро она нас обставила, выходит — я как-то не рассматривал ее как угрозу, и получается, зря. Ладно, с этим мы разберемся. Спасибо за информацию, кстати.

— А что, мы теперь из-за погоды до Роанапура когда доплывем? — поинтересовался я. — То есть, я хотел сказать «дойдем», конечно.

— Чуть припозднимся — отмахнулся Датч. — Будем там не в семь, а в восемь часов вечера, скажем. А насчет «дойдем» и «доплывем» — не заморачивайся. Ничто так не выдает сухопутную крысу или салагу, как стремление к дешевым «военно-морским» понтам. Если слышишь где-нибудь, что «говно плавает, а корабли — ходят», сразу шли его в мрачные темные глубины, нормальный человек на такое никогда не обращает внимания.

— Понял, дорогой товарищ, сэр капитан Датч, — отрапортовал я, потому что и вправду понял. — Разрешите идти?

— Иди… «товарищ» матрос.

Несмотря на ветер и шустрые облака в небе, солнце, уже немного свернувшее к горизонту, по-прежнему палило. Жаркий день был все-таки, жаркий. Если бы не прохлада от буянящего по соседству моря, могли бы по-настоящему сильно запариться.

Алиска все еще сидела на стальном торпедном бидоне и задумчиво смотрела вдаль, а вокруг не было никого. Я подошел, немного подумал, и без затей устроился рядом. Аппарат протестующе скрипнул креплениями, но выдержал.

А вам приходилось когда-нибудь начинать сложный разговор о случае, в котором вы были стопроцентно неправы? Довольно гадостное ощущение, скажу я вам. С другой стороны, как говорят рассудительные американцы, «начинай говорить, ситуация сама себя не разрешит», а каждая секунда молчания только поможет выстроить стену отчуждения. Поэтому я выдохнул — да и бросился на эту стену.

— Аля, я хотел тебе…

— Славя мне все рассказала, — уронила Алиса спокойно. Слова заготовленной неловкой речи застряли в горле.

— А? — умно среагировал я.

— Она. Рассказала. Мне. Про. Вас. — пояснила Алиса сквозь сжатые зубы, и я сообразил, что ее наносное спокойствие — это маска, а внутри, как внутри вулкана, зреет сносящий все на своем пути взрыв. И остановить или предотвратить его у меня нет никакой возможности.

— Послушай, это все равно ничего…

— Ничего? — она повернула ко мне лицо, в котором было солнце и лед, и черные грозовые тучи, все одновременно. — Ничего?! Ты — ты сделал это! Ты все-таки сделал это! Ты обещал! Ты обещал мне!

Слова хлынули из нее, перехлестывая через край, как перехлестывает вода в половодье через край плотины, и лавиной понеслись на меня.

— Как ты…? Как ты мог! Ты… с ней — почему? Ведь все было хорошо, все же было замечательно… и как — и почему?! Ведь ты — ты же обещал! Обещал, что все будет хорошо, всегда! Ты обещал, что вокруг будет бесконечное лето, и счастье, и прекрасные цветы, таких цветов и оттенков, которых я никогда не видела! Ты… ты врал мне!

Я молчал. Нужно было, конечно, что-то сказать, хотя бы попытаться объясниться. Но говорить не хотелось.

Погода испортилась окончательно — налетал ветер, он ерошил алискины волосы, бросал их из стороны в сторону, и казалось, что вокруг ее головы мечется разъяренное рыжее облачко.

— Тебе что, нечего сказать?! Я же тебе верила! Впервые после того, как тогда, в лагере… Сто раз зарекалась — никому, никогда! А тебе поверила… Зря? Получается — зря! Ты… ты сделал мне больнее, чем все они! Чем все, вместе взятые — ты один!

Последние слова она кричала уже мне в лицо — зло и отчаянно.

А Славя-то, видимо, поменяла свое решение насчет «повторить приятный опыт в кармане реальности, о котором никто не узнает». Это после моей авантюры с таблетками, так думаю.

Девушка замерла. Ветер шипел вокруг нее мелкими колючими брызгами, свиваясь в прозрачные хлысты вихрей. Щеки у меня были мокрыми, но то была, скорее всего, просто водяная пыль. Алиса неверящим, раскаленным взглядом уставилась мне в глаза.

— Или… все мимо? Ты… ты ничего не чувствуешь? Совсем ничего?

Я молчал. Она была, конечно, права, это началось уже давно, почти сразу после того, как мы покинули лагерь, усилилось после приезда в Роанапур, а окончательную форму приняло после смерти Мику. Мне было все равно, все чувства выгорели и превратились в хрупкий белый пепел, не дающий огня. Я еще помнил все, что ощущал тогда — искренние радость, счастье, готовность совершать добро — но воспроизвести их уже не мог.

Я перестал чувствовать, перестал отделять плохое от хорошего. И даже сейчас — даже сейчас! — с холодным любопытством исследователя анализировал собственные ощущения. Не пугался происшедшего, не ужасался тому, в кого превратился, а трезво вычислял потенциальную выгоду, которую можно извлечь из нынешней ситуации.

Я медленно кивнул. Слишком много факторов, все подсчитать не получалось.

И все-таки я плохо понимал женщин. Алиса как-то жалобно шмыгнула носом и быстрым жестом вытерла глаза. Ветер мгновенно стих, море успокоилось. Солнце, ощутимо продвинувшись по небу вниз, уже окуналось в море краешком острого пылающего диска.

— Бедный… — прошептала она. — Что ж у тебя за привычка такая — постоянно попадать во всякую гадость? А кто вытаскивать будет, опять я? Всегда я, получается — повезло мне с тобой, страшное дело…

Облака проносились по небу, как линкоры, заходящие в бухту. Солнце рухнуло в море, как идущий ко дну броненосец. Катер снова набрал ход и с мерным рокотом быстро разрезал успокоившиеся волны. Восприятие замедлялось — я внезапно понял, что лежу на палубе, а голова моя — на коленях у Алисы. Я хотел было прикинуть, какую стратегию здесь будет использовать выигрышней всего, но не смог. Сквозь прикрытые веки проникал красный закатный свет. Мне было хорошо, впервые за последние несколько дней.

— Лежи, — шепнул на ухо знакомый голос. Прохладная ладонь опустилась на лоб. — Дорога впереди недолгая, но тебе все равно лучше пока полежать.

В далеком гаснущем небе, медленно, по одной, зажигались звезды.

— На Млечный Путь сворачивай, ездок, других по округу дорог нет, — ответил я. Слова звучали странно, но были верными — я это чувствовал. Как и непонятную тягучую боль и обиду внутри, но и это было нормально — это были человеческие эмоции, и они возвращались. Чувства — именно они, а не чудовищные сверхспособности делают нас людьми.

— Саш? — по-прежнему Алиса была рядом. Лежать у нее на коленях было одно удовольствие. Я наслаждался этими новообретенными ощущениями — а ведь последнее время как-то без них обходился, даже удивительно. — Прочитай мне что-нибудь.

— Стихи? — удивился я. — Да я ведь больше по песням специализируюсь.

— Песни — это те же стихи, только закутанные в мелодию, — туманно пояснила Алиса. — А мне сейчас нужен человек внутри.

Я чуточку повернул голову и взглянул на ее лицо, раскрашенное последними отблесками заката. Обычная девчонка, где-то добрая и нежная, где-то грубая и дерзкая, красивая — но ведь таких миллионы. Почему же именно от нее — заполошно, неровно — бьется мое сердце? Почему рядом с ней, а не с другими я становлюсь таким, которого не нужно стыдиться? Почему ее огненная ярость и мое равнодушное, ледяное безумие так хорошо уравновешивались, оставляя после себя лишь чистое безмятежное небо?

Мы подходили друг другу, сочетались, как два соседних кусочка огромной мозаики. Такое случалось в этом мире редко, очень редко. Но все же случалось.

Я закрыл глаза, еще не зная, что скажу, но с уверенностью, что нужные слова придут — они всегда приходили. Не подвели и на этот раз: как волны, как дрожь железнодорожного локомотива на скоростном перегоне, пришли неровные, рваные строки — они погружали меня в свой ритм, давали новую жизнь старым, стершимся словам.

Я слышу твой голос —

голос ветров,

высокий и горловой,

Дребезг манерок,

клёкот штыков,

ливни над головой.

Именем песни,

предсмертным стихом,

которого не обойти,

Я заклинаю тебя стоять

всегда на моём пути.

Много я лгал, мало любил,

сердце не уберёг,

Легкое счастье пленяло меня

и лёгкая пыль дорог.

Но холод руки твоей не оторву

и слову не изменю.

Неси мою жизнь,

, а когда умру —

тело предай огню.

Куда-то пропал ровный шум двигателей, хотя «Черная лагуна» неслась по волнам, кажется, едва их касаясь, исчез плеск волн и крики чаек. Вселенная опустела, в нем остались только мы, и огромное небо, и еще четкий речитатив мыслей и чувств человека, умершего задолго до нашего рождения — его надежд, его разочарований, его веры и боли. Алиса не шевелилась, ее лицо, обращенное вверх, было бесстрастно.

Словно в полёте,

резок и твёрд

воздух моей страны.

Ночью,

покоя не принося,

дымные снятся сны.

Ты приходила меня ласкать,

сумрак входил с тобой,

Шорох и шум приносила ты,

листьев ночной прибой.

Видишь — опять мои дни коротки,

ночи идут без сна,

Медные бронхи гудят в груди

под рёбрами бегуна.

Смуглые груди твои,

как холмы

над обнажённой рекой.

Юность моя — ярость моя —

ты ведь была такой!

Нет, не любил я цветов,

нет, — я не любил цветов,

Знаю на картах, среди широт

лёгкую розу ветров.

Листик кленовый — ладонь твоя.

Влажен и ал и чист

Этот осенний, немолодой,

сорванный ветром лист.

— Красиво, — тихо сказала Алиса. Ее глаза, карие, огромные, были совсем не похожи на звезды — но они тихо мерцали сейчас, и они были близко от меня, куда ближе, чем огромные шары радиоактивной плазмы, рассеивающие вокруг себя ослепительный смертельный свет. Ее слова растопили еще что-то внутри меня, и в сердце тоненькой талой струйкой закапало то, о чем я давно забыл и думать. Понимание того, что потерял, и раскаяние, и бессильная злость на себя — глупого, самодовольного болвана. И еще пришли слова. Это не было религиозным откровением, слова не предлагали решений и не открывали выхода, но они давали надежду на то, что еще не слишком поздно. Иногда все, что нам требуется — это надежда.

Быть может, мы с тобой грубы.

Быть может, это детский пыл…

Я понимал — нельзя забыть,

И, видишь, все-таки забыл.

Но слов презрительных чуть-чуть,

Но зло закушенной губы,

Как ни твердил себе — «забудь!»,

Как видишь, я не смог забыть.

Так все и было, я читал ей стихи, и мы сидели, глядя на небо с разноцветными облаками, белыми, и красными, и желтыми; и звезды, скрытые за ними, пели свою всегдашнюю песню, паря в невозможно высокой, вечной тьме.

***