Бесконечность

– Я пойду немного прогуляюсь, – натянуто произнес я, проглотив нестерпимое желание наорать на деда. Мне просто требовалось уйти, иначе я мог сказать что-нибудь такое, о чем потом пожалел бы.

– Да, как хочешь. Потом съедим по сосиске в тесте, точно?

– Точно.

– Карли придет? – спросил Эдгар. – Она у нас хранительница домашнего очага.

Теперь это действительно был возраст Эдгара. Он уже успел забыть.

– Нет, – ответил я, не желая повторять еще раз страшные слова. – Нет, у Карли сегодня не получится.

– Жаль. Знаешь, ты не заслуживаешь такой девушки.

– Да, знаю.

Я оставил деда перед «Полуночниками». Я был больше не нужен ему. Бывало, он простаивал так часами, не отрывая взгляда от картины и рассказывая всем, кто оказывался рядом, историю Даниэля Каттона Рича.

У меня не было никакой цели. Мне просто требовалось дышать, а здесь это было трудно. В музее было многолюдно, туристы толпились перед такими обязательными для просмотра картинами, как «Американская готика» и «Кувшинки». Я бродил из одного крыла в другое, почти не останавливаясь, чувствуя тяжесть в груди. Зайдя в туалет, чтобы вымыть лицо, я открыл кран и обнаружил, что от одного только шума воды начинаю задыхаться. Даже тончайшая струйка отзывалась мучительной болью у меня в голове. Поспешно закрутив кран, я ухватился за раковину, чтобы удержать равновесие, и увидел в зеркале свое отражение: по-прежнему непроницаемое, абсолютно незнакомое лицо. Шатаясь, я вышел из туалета, взмокнув от пота.

Куда бы я ни ходил, люди пристально смотрели на меня. Такое у меня было ощущение. Мне казалось, что взгляды преследуют меня повсюду. Те, кто протискивался мимо меня, кто преграждал мне дорогу, казалось, все они смотрели на меня, бормоча себе под нос: «Это он. Его жена умерла». Даже картины преследовали меня. Портрет Элизабет Тейлор кисти Уорхола[4] заигрывал со мной своими алыми губами и синими тенями на веках. Младшая из двух сестер Ренуара с любопытством разглядывала меня из-под шляпки с цветами. Они были такими близкими, такими живыми, такими яркими, что я ждал, когда же они оживут.

Я знаю, что вы думаете. Меня охватил приступ паники. Вот объяснение тому, что произошло дальше. Мое горе, гнев на Эдгара, нехватка воздуха, мое лицо в зеркале – все это соединилось вместе, и я начал видеть то, чего здесь не было. Возможно, вы правы, но чувствовал я совсем другое.

Мне казалось, будто все это происходит в действительности.

Это было таким же реальным, как и когда я тонул в реке.

Я находился в зале с огромным шедевром «Воскресный день на острове Гранд-Жатт» Сёра[5], выполненным в технике пуантилизма, десять футов в ширину, почти семь футов в высоту. Я видел это полотно уже тысячу раз, быть может, больше. Я мог бы пересказать детали по памяти: длинная трубка мужчины в трико, обезьянка с идеально закрученным хвостом, солнечные зонтики всевозможных цветов. Это одна из самых известных работ в коллекции музея, и я не мог приблизиться к ней из-за столпившихся посетителей, поэтому я остановился в конце галереи, глядя на полотно поверх голов тридцати с лишним человек, собравшихся перед ним. Они сами образовали что-то вроде «Гранд-Жатт» – разных возрастов, рас, роста, телосложения, все застыли, плененные восхитительным искусством.

И тут мой взгляд упал на мужчину, стоявшего спиной ко мне. Мое внимание привлекла его куртка.

Это была кожаная мотоциклетная куртка, черная, потертая, с параллельными швами на рукавах. Точно в такой же куртке был мой отец в ту ночь, когда мне было тринадцать лет. В ту ночь, которая разделила мою жизнь на «до» и «после». На протяжении многих лет я хранил эту куртку в шкафу, не в силах прикоснуться к ней, но также не в силах ее выбросить. Когда Карли перебралась ко мне, ей наконец удалось убедить меня в том, что настал час избавиться от куртки. Я ее сжег. Она превратилась в пепел. Ее больше не существовало.

Поэтому для меня явилось шоком увидеть перед картиной мужчину в точности такой же куртке.

Больше того, я вдруг осознал, что это куртка моего отца.

Присмотревшись внимательнее, я разглядел шоколадно-коричневые пятна крови. Она впиталась в кожу, став вечным напоминанием о той ночи, которая изменила мою жизнь. Поверьте, я давным-давно запомнил рисунок брызг крови, подобно тому как запомнил висящие в музее картины. Я бы никогда не смог их забыть.

Мужчина в куртке обернулся, показав свое лицо. У меня подогнулись колени. Я не мог стоять; мне пришлось ухватиться за стену, чтобы удержаться на ногах. Наши взгляды встретились сквозь десятки людей, снующих между нами. Незнакомец смотрел на меня; я смотрел на него. Он отреагировал. Он меня узнал. Его холодный стальной взгляд застыл на мне: хищник заметил добычу.

Это продолжалось всего одно мгновение, затем незнакомец равнодушно развернулся и скрылся в соседней галерее.

Но я успел его рассмотреть. Я рассмотрел самого себя.